Жан Рэй - Таинственный человек дождя

Съедобные таблетки, судя по всему, полностью удовлетворяют все потребности нашего организма. Меня никогда не мучает жажда, но мне все равно постоянно хочется выпить стакан воды. Кроме того, нам нужна вода для туалета. Хотя должен сказать, что Квентин меньше меня страдает без воды. Он как-то сказал, что в коллеже он иногда не умывался целую неделю.

Мы внимательно осмотрели дверь, через которую проникли в этот мир. Мы пытались обнаружить емкость, в которую утекла вода, попавшая сюда из переходного отсека вместе с нами. Но мы ничего не обнаружили — прочные металлические стены отзывались глухим гулом на все наши усилия.

***

Мы научились менять оранжевое освещение на зеленое, и это все, чем мы можем управлять. Все десять закрытых иллюминаторов упорно не хотят открываться. Квентин оказался более нетерпеливым, чем я. Он то и дело вскакивает, выходит в соседнее помещение, колотит по ставням кулаком, ворчит и ругается сквозь зубы. Потом он молча кидается на ковер рядом со мной.

Квентин очень беспокоит меня. Как долго смогут выдержать его нервы? Постоянный свет, бесконечно тянущееся время разрушают нашу психику. Я пытаюсь развлечь его всеми доступными мне способами. Так, мы начали повторять учебную программу прошлого семестра. Я рассказал ему все, что помнил о литературе, о моих исследованиях. Заинтересовавшись, он даже начал задавать мне вопросы. Потом он стал рассказывать о своей семье, о родителях, с которыми он провел так мало времени. Его интересовала жизнь англичан в Индии… Но его оживление продолжалось недолго, ион очень быстро снова замолкал, лежа с открытыми глазами и упорно глядя на игру света в лампах, словно надеясь таким образом расшифровать какое-нибудь тайное послание.

***

До сих пор мы не смогли обнаружить никакой новой команды с помощью клавиатуры. Нам доступно только наблюдение за сказочным лесом через один-единственный открытый иллюминатор. Когда отсутствие занятий становится невыносимым, мы подходим к окну и смотрим на фантастический лес. Но если вначале мы не переставали задаваться вопросами и искали возможные ответы на них, то теперь мы часами тупо смотрим в окно.

Однажды Квентин сказал:

— Что, если попробовать комбинированное воздействие на клавиатуру?

И он объяснил мне свою идею.

После нескольких попыток у нас что-то начало получаться.

Контрольная лампочка на клавиатуре принялась мигать с одинаковыми интервалами.

— Попробуем менять ритм! — воскликнул я.

Когда я поворачивал колесико, Квентин нажимал на клавиши. Очень быстро мы получили меняющийся ритм: три мигания — два мигания — снова три. Но на этом все остановилось.

Через пару минут лампочка снова мигнула сначала три, потом два и опять три раза. Как оказалось, такой ритм может продолжаться бесконечно.

— Стоит ли продолжать это бессмысленное занятие? — пробурчал Квентин.

Я тоже перестал надеяться, что мы добьемся чего-нибудь, но решил продолжать, так как это все же было занятием, отвлекавшим нас от мрачных мыслей.

Неожиданно у меня получилось другая последовательность: три — три — два мигания… И Квентин воскликнул:

— Свет меняется!

Действительно, свет свисающего над центром зала прожектора изменился. Он стал фиолетовым! Прожектор засиял, словно огромный аметист!

Круглый зал затопили лучи заходящего солнца. С бьющимся сердцем и прерывающимся дыханием мы следили, не отрываясь, за фиолетовым лучом, переходящим с одного иллюминатора на другой…

Луч медленно скользит… Он проходит по первому иллюминатору, по второму, по третьему… И третий иллюминатор открывается!

Квентин обогнал меня. Он промчался по залу, не обращая внимания на острые осколки щебня, ранившие его босые ноги.

Добежав до иллюминатора, он закричал от разочарования и замолотил кулаками по стеклянному диску, точно такому же, как стекло, отделявшее нас от волшебного сада. Потом он повернулся ко мне с забавным выражением отчаяния на лице, но ничего не сказал и сразу же, забыв обо всем, прилип к стеклу. Через мгновение он с отвращением отвернулся.

Когда я подошел к нему, я подумал, что он, вероятно, испытал сильный шок, — такая смесь ужаса и отвращения была написана на его лице.

— В чем дело, Квентин?

Он не сразу смог ответить мне. Потом, помотав головой, бросил:

— Смотрите сами!

За иллюминатором освещение показалось мне необычно слабым; в сумерках можно было разглядеть черную щебенку на дорожке и высокие блоки из черного мрамора, ступенями поднимавшиеся по склону. За ними виднелось такое же темное строение, обрамленное фигурной металлической решеткой и напоминавшее храм или святилище.

— Я плохо вижу… Слишком темно. Конечно, ничего веселого, скорее, довольно мрачная картина. Но я не вижу ничего, что могло вызвать у вас такую сильную реакцию…

— Присмотритесь внимательнее… Эти черные блоки… На них видны рисунки…

Очевидно, мое зрение было не таким острым, как у моего спутника. Сначала я разглядел какие-то линии, под странными углами скрещивавшиеся на поверхности мраморных плит, — нечто вроде косых звезд; во все стороны беспорядочно ветвились кривые линии. Сплошная бессмыслица; не рисунок, а какой-то геометрический кошмар. Все линии казались разорванными, изломанными, словно их провел сумасшедший чертежник.

— Я ничего не вижу, кроме странно перепутавшихся линий… Иногда они слагают странные фигуры, возможно, необычные математические символы…

Мои слова удивили Квентина. Когда я попросил его рассказать, что именно он видит, он приблизился к стеклу с явным отвращением. Потом он покачал головой:

— Действительно, они стали почти незаметными. Свет только что был более сильным… Мне кажется, что освещение меняется, пульсирует… Ну и ладно! То, что я успел разглядеть, было… слишком гнусным. Но посмотрите сейчас — освещение явно усиливается!

Я разглядел изображение вереницы существ, направлявшихся к какому-то строению. Свет стал совсем тусклым, но силуэты были оконтурены глубоко врезанными в камень бороздами, а поэтому четко выделялись на темно-сером фоне.

Теперь я видел два ряда молящихся, повернувшихся лицом к зрителю. Я не улавливал мелкие детали, но общий смысл рисунка, остающегося схематичным, был очевиден. Два ряда человеческих фигур в длинных развевающихся туниках, очевидно, находящихся под гнетом какого-то исходящего свыше проклятия, из-за чего они не шли, а влачились. Я отметил искусство мастера, сумевшего несколькими линиями показать всю глубину подавленности и отчаяния. Отдельные фигуры выпрямлялись, возвышаясь над основной массой, и с гордостью вскидывали головы с повязками, украшенными драгоценными камнями. Рядом с ними другие покорно склоняли головы в шлемах странной формы, выражая своим поведением покорность. Множество рук было вскинуто к небу как воплощение отчаянной мольбы.