Астрид Фритц - Охота на ведьму [litres]

– «Братство Розария», вслушайся только в само это название! Неужели он хочет растопить ожесточившиеся сердца дьяволопоклонников Розарием? [110] Розарий – католическая молитва, читаемая по четкам. Нет, ведьме надлежит гореть. И Шпренгер вынужден будет это понять, теперь, когда Святой Отец своим указом прямо назначил его верховным инквизитором.

– Брат Якоб уже знает об этом?

– Какие вопросы ты задаешь, брат Мартин… Рано или поздно он получит буллу и будет столь же рад выказанному ему понтификом доверию, как и я.

Что-то в лице брата Мартина подсказывало, что юноша сомневается в его словах, и это раздосадовало Крамера. Приор скрестил руки на груди, спрятав ладони в широкие рукава монашеского облачения.

– Но не будем о Шпренгере. Как поживает твой отец? Ты мог бы как-нибудь и написать мне в Швабию.

– Простите, но мне не позволили. Вы ведь знаете, как дороги услуги конного гонца зимой. Что до моего отца, то Господь Всемогущий смилостивился над ним. Он полностью выздоровел после бубонной чумы. Моя сестра самоотверженно ухаживала за ним, я никогда этого не забуду.

– Так значит, Сюзанну мор пощадил?

Едва произнеся эти слова, Крамер разозлился. Какое ему дело до этой девчонки?

– Чудом, отец приор. Но, к сожалению, мор забрал ее подругу Эльзбет. Бедняжка умерла от легочной чумы за три дня. Ужасное горе для ее семьи. И, конечно, для Сюзанны тоже.

– Что ж, твоя сестра будет молиться за душу своей подруги и со временем смирится с ее кончиной.

– Не знаю, – удрученно ответил Мартин. – К тому же отец хочет выдать Сюзанну замуж в Страсбург.

– В… в Страсбург?

– Да. Как только завершится пост, Сюзанна поедет туда знакомиться со своим женихом, купцом. И она совсем этому не рада.

Селеста, начало апреля 1485 года

Где-то через месяц после смерти Эльзбет отец повел меня к мастеру Захеру. У него, как и у большинства портных в городе, была мастерская в узком переулке за домом их гильдии.

В те дни ничто меня не трогало. Мне было все равно – носить красивые новые платья или мешковину, посыпанную пеплом; есть на обед жареную рыбу или холодную кашу; говорить с людьми или сидеть в одиночестве в кухне, глядя на голые стены.

Странно, но по ночам я спала как убитая, и даже днем мне приходилось заставлять себя работать по дому, а не дремать на лавке в кухне.

На похоронах Эльзбет я, рыдая, упала у могилы. Меня трясло от гнева – почему Господь был так жесток и меньше чем за год лишил меня матери, затем малышки Доры, а теперь и моей подруги? Я отказалась от предложения Мартина молиться с ним каждый день в монастырской церкви и вместо этого каждое утро плелась в церковь Святого Георга, где в тишине молилась перед иконой Мадонны с Иисусом. Только потом возвращалась домой и приступала к готовке. Постепенно я стала спокойнее и все чаще думала о том, что Господь уготовил малышке Доре и Эльзбет особую судьбу; а может быть, забрал их к себе, чтобы уберечь от Рупрехта. Но я все еще так сильно тосковала по подруге, что иногда у меня болело в груди, а винного рынка я с тех пор боялась, как черт – святой воды.

Ну что ж, пусть хотя бы папа порадуется, выбирая мне обновки – после смерти Эльзбет он носился со мной, как курица с яйцом. Новые туфли я уже получила – из телячьей кожи, с пряжками и столь любимыми в последнее время среди всех горожан загнутыми вверх носками. Должно быть, они обошлись отцу в целое состояние.

– Я подумал, зеленый моей доченьке очень пойдет, – говорил отец мастеру Захеру, пока жена портного снимала с меня мерку. – Под цвет ее зеленых глаз.

– Безусловно, мастер Миттнахт. К тому же зеленый – цвет весны, возрождения и предстоящей Пасхи. Как только мы запишем мерки, я покажу вам мои ткани, а если захотите подобрать что-то другое – у нас есть еще на складе в гильдии. Юбку будем шить из миланского бархата или из парчи?

– Ты как думаешь, Сюзанна? – спросил у меня папа.

Раздевшись до сорочки и подняв руки, я стояла перед женой портного, пока та снимала мерку, пытаясь определить, какая длина рукава нужна.

– Мне все равно, – пробормотала я.

– Тогда бархат, – решил папа.

– Очень хорошо. – Захер кивнул. – А рукава и край подола мы могли бы обшить золоченой тесьмой или бубенчиками…

– Нет, никаких бубенчиков! – вдруг воскликнула я громче, чем намеревалась.

Мне казалось ужасным, что в последнее время у приличных дам вошло в моду ходить по улицам города под звон колокольчиков на их платьях, будто они шуты какие-то.

– Тогда тесьмой, раз вам так больше нравится. А нижнюю юбку сделаем из темного шелка, она будет чудесно смотреться в боковых разрезах. Вы согласны, девица Сюзанна?

Я молча кивнула, и он что-то записал на грифельной доске, лежавшей перед ним на столе.

– Рукава будем делать съемными, на пуговицах, узенькими, как сейчас носят? – продолжил он, обращаясь к отцу. – Я мог бы сделать две разных пары, одну темно-зеленую, а вторую, например, темно-синюю. Впрочем, дополнительная пара рукавов обойдется дороже.

– Нет-нет, ничего. Съемные рукава – лучше всего.

– Быть может, вы, мужчины, обсудите цены потом? – вмешалась жена портного, стоя с измерительной лентой в руках. Огромная, тучная, она была выше мужа на целую голову.

– Ты права, супруга моя. Скажи мне размеры, чтобы я мог их записать.

После того как она сняла с меня мерки во всех возможных местах и сообщила их мужу в локтях, женщина тихо шепнула мне:

– Тебе бы немного жирка на ребрах набрать, девочка моя. Мужчины худосочных не любят. – Затем она повернулась к мужчинам. – Я бы рекомендовала корсаж, он растягивается.

Оба кивнули. Поскольку меня никто не спросил, я промолчала, надевая свое синее, уже немного поношенное зимнее платье. При других обстоятельствах я была бы рада возможности осмотреть ткани мастера-портного одну за другой, но сейчас мне просто хотелось пойти домой, где ждали домашние дела и можно было остаться в одиночестве.

– Вы сможете пошить платье к Пасхе? – спросил отец.

– Конечно, мастер Миттнахт, конечно. Теперь давайте пропустим по кружке мартовского пива, а потом посмотрим ткани для платья и нижней юбки.

В тот же день после полудня к нам неожиданно пришел Мартин. И не один, а в сопровождении приора. После возвращения брата Генриха я встречала его всего один раз, на гончарном рынке, где хотела купить глиняную миску. Тогда настоятель мельком кивнул мне и торопливо пошел дальше.

Мы как раз закончили обедать, когда на лестнице раздались шаги, и я уже поставила греться воду для мытья посуды, а Грегор ложкой подчищал последние крохи в горшке. Когда дверь открылась и в кухню вошли Мартин с приором, на лице моего брата явственно проступило недовольство. Грегор считал большинство монахов бездельниками, жившими за счет простого народа, и когда его собственный брат принял постриг, он долго не мог смириться с этим.