Стивен Кинг - Кристина

Я вздрогнул. Опять это ругательство. Я подумал немного, плюнул на все и прямо спросил у Арни, где это он набрался таких словечек.

Арни озадаченно взглянул на меня. В школе прогремел второй звонок: мы опаздывали, но сейчас меня волновало другое.

– Помнишь тот день, когда я купил машину? Не задаток внес, а купил?

– Еще бы не помнить.

– Я тогда вошел с Лебэем в дом, а ты остался на улице. У него была крохотная кухня, на столе лежала скатерть в красную клетку. Мы сели, и он предложил мне пива. Я подумал, что лучше не отказываться: это могло его обидеть, а мне очень хотелось купить машину. В общем, мы стали пить, и он завел эту… шарманку про то, как на него ополчились все говнюки нашего мира. Это его словечко, Деннис. Говнюки. Он все твердил, что из-за говнюков вынужден продать машину.

– Это как?

– Наверное, он имел в виду, что из-за старости уже не может водить. Только виноваты в этом были говнюки. Говнюки заставляют его каждый год проверять глаза и сдавать экзамен на вождение. Экзамена он не боялся, а вот к глазнику не пошел. Говорил, что врачи не хотят видеть его за рулем – и никто не хочет. Вот почему кто-то бросил в машину камень. Все это я понимаю, одного только не пойму… – Арни замер в дверях, ничуть не торопясь на урок. Он стоял, сунув руки в карманы, и озадаченно хмурился. – Почему Лебэй забросил Кристину, Деннис? Почему довел до такого состояния? Он говорил о ней с такой любовью, с такой нежностью… И не потому, что хотел ее продать, это точно. А потом, в самом конце, пересчитывая деньги, он прорычал что-то вроде: «На кой хрен тебе эта машина, парень? Развалюха ржавая…» Я ответил, мол, хочу ее починить и привести в порядок, а он рявкнул: «Ага, этим дело не ограничится. Если говнюки не вмешаются, конечно».

Мы вошли в школу. Мимо торопливо прошел мистер Леро, учитель французского: его лысина ярко блестела под лампами дневного света. Суетливым голоском, напомнившим мне голос кролика из «Алисы в Стране чудес», он сказал нам: «Опаздываете, мальчики!» – и помчался дальше. Мы тоже заторопились, но, как только учитель скрылся из виду, опять сбавили шаг.

– Когда Бадди Реппертон напал на меня с ножом, – продолжал Арни, – я до жути перепугался, чуть штаны не обмочил, если по правде. И тогда это слово пришло как-то само собой. Реппертону оно подходит, согласен?

– Угу.

– Ну все, мне пора. Сейчас у меня матанализ, а потом спецкурс по автомеханике. Правда, мне с Кристиной никакие курсы не нужны, я уже всему обучился…

Он убежал, а я минуту просто стоял на месте, растерянно глядя ему в спину. По понедельникам в это время у меня был свободный урок с мисс Крыссли, и я надеялся незаметно проскочить в библиотеку, как делал уже не раз. Да и вообще старшеклассникам многое сходит с рук, тем более опоздания.

Я стоял, пытаясь избавиться от охватившего меня аморфного и неопределенного страха. Что-то неладно, что-то не так… Меня пробрал холод. Даже октябрьское солнце, лившееся в коридор сквозь множество окон, не смогло его рассеять. Мир был прежний, но вот-вот собирался измениться, я это чувствовал.

Пытаясь собраться с мыслями и убедить себя, что этот холод в груди – лишь страх перед грядущими выпускными и вступительными экзаменами, перед взрослой жизнью, я вдруг услышал в голове слова Лебэя: «На кой хрен тебе эта машина, парень? Развалюха ржавая…» В конце коридора опять замаячил мистер Леро, и я пошел вперед.

Мне кажется, что у каждого человека в голове есть эдакий мощный экскаватор: в моменты наибольшего стресса ты просто его заводишь и спихиваешь весь накопившийся хлам в траншею, а потом засыпаешь землей. Словом, избавляешься от всего ненужного и лишнего, предаешь забвению. Вот только траншея эта, вырытая в полу сознания, ведет в подсознание, и в ночных кошмарах трупы оживают.

В ту ночь мне вновь приснилась Кристина: на сей раз за рулем был Арни, рядом на пассажирском сиденье болтался труп Роланда Д. Лебэя, а сама машина стояла в гараже, ревя мотором и пронзая меня безумным светом круглых фар.

Я проснулся и обнаружил, что рот зажат подушкой: даже во сне я пытался сдержать крик.

Больше мы с Арни до Дня благодарения толком не разговаривали, потому что в следующую субботу я получил травму. Мы снова играли с «Медведями Ридж-Рока», и на сей раз проиграли им с треском: счет был почти фантастический – 46:3. Впрочем, до конца игры я недотянул. Примерно на седьмой минуте третьей четверти я принял пас и собрался бежать, когда в меня врезались одновременно три защитника «Медведей». Помню только миг ужасной боли – яркую вспышку, словно я очутился в эпицентре ядерного взрыва, – а потом наступила темнота.

Свет я увидел еще не скоро, хотя сам-то, конечно, хода времени не замечал. Очнулся я спустя пятьдесят часов, в понедельник, 31 октября, в городской больнице Либертивилля. Рядом были мама, папа и Элли, все бледные и измотанные. Под глазами сестры темнели круги, и я чуть не прослезился от благодарности. Она все же нашла в своем сердце немного сострадания и поплакала обо мне, хотя я вечно тырил ее заначки, разыгрывал ее, дразнился, а однажды, когда Элли было лет двенадцать, подарил ей упаковку ваты – после того как она неделю провела перед зеркалом в обтягивающей футболке, пытаясь понять, растет у нее грудь или нет (от моего подарка сестра разрыдалась, а мама почти две недели со мной не разговаривала).

Арни в палате не было, но он пришел почти сразу: они с Ли сидели в вестибюле на первом этаже. Вечером приехали даже мои тетя с дядей из Олбани, и вообще всю неделю я общался со всевозможными родными и близкими. Футбольная команда явилась в полном составе, включая постаревшего лет на двадцать тренера Паффера. Видимо, он понял, что есть на свете вещи и похуже, чем проигранный с треском сезон. Именно тренер сообщил мне весть о том, что моя футбольная карьера закончена. Не знаю, какой реакции он от меня ждал – наверное, что я разрыдаюсь или закачу истерику, потому что лицо у него было осунувшееся и напряженное. Как ни странно, никакой реакции у меня не было: ни внутренней, ни внешней. Я только радовался, что выжил и рано или поздно смогу ходить.

Если бы меня сшибли один раз, я бы, скорее всего, тут же встал на ноги и потребовал добавки. Но человеческое тело не рассчитано на то, чтобы выдерживать мощные удары с трех сторон одновременно. Мне переломало обе ноги (левую – в двух местах), правая рука в падении закинулась за спину и тоже почти сломалась (врачи называют это «переломом по типу зеленой ветки»). Но все это ерунда. Главное – проломленный череп и травма нижнего отдела позвоночника: еще чуть-чуть, и меня бы парализовало ниже пояса.