Борис Конофальский - Инквизитор. Вассал и господин [СИ]

А тот улыбался и кивал графу. Прощался с ним, на Волкова даже не взглянул.

Закрыв за ним дверь граф, подошёл к кавалеру и сказал:

– Видно, не знакомы вы подлостью горцев, раз так смеете говорить с ними. Они вам это припомнят.

– Как же не знаком? Знаком. И видел я их не раз сквозь пики.

– Ах, вот как, – произнёс граф, – значит, повоевали вы с ними.

– В южных воинах они главные участники, подручные королей, вечные наши враги.

– Верно, верно, но то там, здесь нам с вами нужен мир.

– Это я понимаю, мне самому не хотелось бы воевать с соседями, – произнёс кавалер, – но как же нам быть с деньгами, господин граф?

– Вернёте мне семьдесят пять монет по мере возможности, – отвечал ему граф, – если у вас нет, то порекомендую вам банкира.

Волков уже понял, что этим всё и закончится, что плакали его денежки. Ни через какой суд он их не вернёт. И мелькнула у него здесь мысль одна. Вспомнил он, что из поместья графа выехать, дорога на юг пойдёт через места глухие, места безлюдные. Там овраги начинаются да кусты. И вдруг понял он, что ничего ему не стоит догнать подлеца… И мысль ему эта понравилась, захотел он узнать, так ли будет толстяк ухмыляться, когда в месте тихом его увидит. Уже загорелся он этой мыслью, когда граф, словно прочитав на лице его недоброе, произнёс:

– А вас, друг мой, я без обеда не отпущу.

– Без обеда? – Рассеяно спросил кавалер.

Не до обеда ему сейчас было, другие желания в нём жили, но граф взял его под локоть крепко и сказал, потянув за собой:

– Ждут нас уже, заждались, пойдёмте, пойдёмте.

Вырываться и отказываться было совсем невежливо, нехотя кавалер согласился. Пошёл с ним.

В другой раз кавалер и рад был бы, что его пригласил сам граф, но теперь он не мог ни о чём думать, кроме как о подлеце советнике и о семидесяти пяти талерах, что ему придётся вернуть графу и которые он уже никогда не отсудит обратно.

Поэтому, когда граф его представлял тем дамам и господам, что уже сидели за столом, он имён их запомнить не мог, а мог только кивать и рассеяно да говорить всем: «Эшбахт, кавалер Фолькоф из Эшбахта».

Насколько он вспомнить потом мог, то все они были родственниками графа: дети его жены, мужья детей его и ещё кто-то. Из всех единственной, кого он запомнил, была дочь графа, и лишь потому он запомнил её имя, что посадили его рядом с ней. И звали ту девушку Элеонора Августа фон Мален.

Была она не юна отнюдь. Лет ей было двадцать шесть или двадцать семь, но голову она почти не покрывала, как незамужняя. И правильно, потому что волосы её были чудесны. Густы, длинны и причудливо скручены под заколкой. Они были редкого цвета, цвета средины соломы золотой с жемчугом белым.

Больше в ней ничего не было привлекательного, и сначала говорила она с Волковым холодно, из вежливости только, и косилась на него и рассматривала исподтишка, а потом вдруг стала говорить ласково. Увидев, что он не взял себе одного блюда, что лакей разносил, она произнесла:

– Напрасно вы бараньими котлетами пренебрегаете, господин Эшбахт. То бараны наши, и у нас они хороши, папенька сам старых баранов не любит, оттого котлеты берут от самых молодых.

– Не премину попробовать в следующий раз, – заверил её кавалер, хотя было ему совсем не до котлет сейчас. Он всё ещё не мог отойти от потери денег и того стыда, с какой он испытывал, когда с ними расставался. Память об унижении, что пережил он недавно, его особенно терзала, хоть два стакана вина её чуть и притупили.

– Отчего же ждать до следующего раза, – громко сказала Элеонора Августа. – Лакей, подай котлеты господину Эшбахту.

Все посмотрели в их сторону, а граф спросила с улыбкой:

– Вам понравились котлеты, кавалер?

– Он забыл их взять, папенька, – объяснила Элеонора Августа.

– Так следите за гостем, Элеонора, – сказала граф. – Надо, что бы он всё попробовал. Повара у нас лучшие в округе, только у епископа Маленского не хуже, да и то вряд ли.

– Да, папенька.

– Да-да, дорогая моя, приглядывайте за ним, кавалер пережил тяжкий разговор, – сказал граф, посмеиваясь, – лицо его было таковым, что я боялся, что за железо он возьмётся. Жирному бюргеру было бы несдобровать, не отведи я нашего гостя от него.

– Да, папенька, пригляжу, – обещала девушка.

– Неужто по моему лицу было видно, что желаю я разрубить голову этого мерзавца? – Спросил Волков

– Да от ваших глаз можно было свечи разжигать, – ответил граф и все за столом рассмеялись.

После, когда обед был законен, граф и его старший сын встали Волкова проводить, и Элеонора Августа была при них. А у дверей уже граф, как радушный хозяин, спросил:

– Понравился ли вам обед, кавалер?

– То был лучший обед, что был у меня в этом году. – Ответил Волков.

– Вот и прекрасно, – обрадовался младший граф фон Мален, Волков вспоминал, что, кажется, звали его Теодор Иоганн, – раз так, то приглашаем вас к нам в Мален на день святых Петра и Павла двадцать девятого числа. То дни, в которые наш епископ читает проповедь сам, а также в городе будут празднования. Коммуны и гильдии будут ходить по городу, а вечером буду плясать на Главной площади. Приезжайте к нам в Мален.

Хоть и было это приглашение крайне лестное, но Волкову было не до празднеств. Он всё ещё трясся от мысли, что какой-то подлец из кантона отобрал у него кучу денег, и было то не без участия старшего графа.

– Если изыщу возможность, то обязательно буду. – Уклончиво ответил он.

– Нет-нет, так не пойдёт, – сказал граф отец. – Вы уж обещайте, вот и Элеонора Августа вас о том просит.

– Обещайте, кавалер, – подтвердила его дочь.

– Обещаю быть в Малене к празднику святых Петра и Павла, – согласился Волков. Ну а как он мог отказаться?

– Отлично, мы отведём вам хорошие покои, – сказал молодой граф.

На том они и распрощались.

Максимилиана и Сыча тоже отменно накормили и напоили. Они возвращались в Эшбахт немного навеселе, чем Волкова только раздражали.

Вернулись они ближе к вечеру. И все: и Брунхильда, и Бертье, и слуги сразу заметили, что кавалер в дурном расположении духа. Бертье пришёл похвастаться волком, что он добыл, уж тот был велик. Но Волков только глянул на него самого хмуро, а зверя смотреть не пошёл. Бертье ушёл к себе, хотя думал поужинать у кавалера. А он, сидя за столом со стаканом вина в руке, думал только об одном, только о потере денег и унижении, что причинил ему советник Вальдсдорф. И вино ему не помогало, как подумает он о том, что деньги надо графу вернуть, как вспомнит, как улыбался победно советник, так захлёстывала его злоба, волнами шла, голод и сон отгоняя.

Даже Брунхильда, и та его успокоить не могла. Так он и просидел чуть не до ночи, пока голова не начала болеть. Раньше, до стычки в Хоккенхайме, почти никогда не болела. А тут уже не в первый раз. То ли старость так приходила, то ли от ран всё, то ли вино дурное.