Маленка Рамос - Тайна дома Морелли

Секунду Джим лихорадочно размышлял, не связаны ли последние события с призраком, духом, или с тем, кого он видел. Логика отошла на второй план, и слова Элизабет всплыли у него в мозгу, как эхо, доносящееся из неведомого далека: «Их боль за мою боль».

– Я звонил Роберту. Про гибель парней он знал, но понятия не имел о том, что произошло с Томми. Это был шок, особенно когда он услышал про надпись на спине. Потом он со всех ног бросился к Кэтрин. Думаю, пастор пытается найти ответ, как и всякий другой человек, оказавшийся в подобной ситуации.

– А как поступят с ребятами? Пойнт-Спирит организует им похороны?

– Полагаю, что да. Обе семьи живут в нашем городе. Однако точно я ничего не знаю. Что еще тебе сказать? С кем попало про такое говорить не станешь, к тому же нам вряд ли поверят. Не стану же я их убеждать, что доверяю Томми, потому что собственными глазами видел призрака в доме Мэри Энн Морелли?

Джим поинтересовался, что про все это думает шериф. Алан хмыкнул и несколько секунд молчал.

– Я взял у парня кровь на анализ, потом он сдал мочу, – произнес он наконец. – Старик Ларк уверен, что Томми накачался какой-то дряни, от которой случаются галлюцинации. Что ж, я его понимаю. В других обстоятельствах я бы, наверное, думал то же самое. Ларк пообещал, что эту ночь Томми проведет в камере и будет оставаться там по крайней мере до тех пор, пока не придут результаты анализов. Я сам доставлю их в клинику. А что еще он может думать, Джим? Томми набросился на секретаршу. У бедной женщины была марионетка, которую ей подарил племянник: она ее прицепила к пластиковой ширме на своем рабочем месте. И что вы думаете? Как только Томми ее увидел, он просто взбесился.

– А если анализы будут плохие?

– Рано или поздно Томми должен вернуться домой, – уклончиво ответил Алан. – И дай бог, чтобы парень не сделал какую-нибудь глупость.

Отключив телефон, Джим погрузился в мрачные раздумья. Двое молодых ребят погибли на рассвете. За несколько дней до этого на потолочной балке в собственной гостиной повесилась женщина. А теперь еще и помощник шерифа клянется и божится, что за ним гналась гигантская марионетка, чтобы его убить. Как быстро и необратимо сдается здравый смысл, стоит абсурду нанести свой удар! Все, чему его учили в детстве, приобретало черты условности. У него не было времени даже на то, чтобы снять куртку или присесть в кресло и перевести дух. Засунув руки в карманы брюк, он вышел на веранду и пристально наблюдал, как беспорядочно бьются на ветру гибкие ивовые ветки. Похоже, в Пойнт-Спирите чуть ли не в каждом саду произрастала хотя бы одна такая ива. А кое-где и раскидистый дуб. Точно Джим вспомнить не мог, хотя, гуляя по улицам городка, часто любовался садами. Его воображение неспешно плыло над крышами Пойнт-Спирита, как вдруг пальцы нащупали в кармане уголок письма. Осторожно, чтобы не помять, он извлек его из кармана и уселся в кресло-качалку.

10 августа 1923 года, Пойнт-Спирит

Это было первое, что он увидел, аккуратно расправив пожелтевший листок бумаги.

Дорогая Джорджина!

Вероятно, это последнее письмо, которое я отправлю тебе перед отъездом, милая моя кузина. Ситуация весьма осложнилась с тех пор, как скончался свекор. После его ухода мой супруг погрузился в глубочайшую меланхолию, и, несмотря на то что сейчас он постепенно приходит в себя, я за него очень переживаю.

Видит Бог, ничто не держит нас в этом месте. Люсьен не желает продолжать дело своего отца, да и никогда не желал. Нам с тобой отлично известно, что ради любви к отцу он принес в жертву мечты и страсть к музыке. И сейчас, когда отца не стало, ничего не привязывает моего супруга к здешней жизни. Ему не терпится вернуться в Париж, возобновить работу… Однако люди этого не понимают. Мне приходится опускать глаза всякий раз, когда мы гуляем по улицам Пойнт-Спирита, и, признаюсь тебе откровенно, я боюсь за себя, за Люсьена, за дитя, которое ношу во чреве. Возможно, все это лишь пустые тревоги, порожденные ситуацией, в которой все мы оказались. Но так или иначе весь город восстал против торговцев древесиной и промышленников. Людей пугает, что лесопилку продадут и они останутся без работы.

В следующий раз напишу тебе уже из Парижа. Моей перепиской занимается одна из служанок, которой я полностью доверяю. Ты не поверишь, Джорджина: я даже здешней почтой стараюсь не пользоваться. Иногда мне кажется, что все мы заперты в клетке, откуда нам не позволят выбраться.

В голову все время лезут печальные и тревожные мысли. А может, я просто хандрю.

Скучаю по тебе, моя дорогая кузина, и всем сердцем надеюсь, что разлука будет недолгой и очень скоро мы снова будем вместе.

С любовью и благодарностью,

Он неподвижно рассматривал пожелтевший листок, затем сложил его и сунул в наружный карман куртки. Это письмо являлось неоспоримым доказательством того, что некогда в доме сестер Морелли в самом деле проживало семейство Мори. Что, если в доме все это время присутствовало нечто, не желавшее его покидать и годами жившее бок о бок с сестрами? Он не знал, что именно тяготило этих людей. Не знал даже толком, кем были эти люди. Вероятно, речь шла о той самой семье, а раз так, он выбрал верный путь, выясняя судьбу лесопилки. Сто лет назад дом принадлежал Тобиасу Мори и его семье, от которой не осталось и тени после смерти патриарха. У Джима снова возникло предчувствие, что от него ускользает что-то очень важное. Люди так просто не исчезают, тем более во времена не столь отдаленные. Возможно, семья Люсьена Мори уехала и обустроилась в Париже. Но раз так, почему Ларри и другие его помощники в Сан-Франциско ничего про них не нашли? А может, они изменили имена? Проще говоря, спрятались?

Внезапно Джим вспомнил слова деда, которые слышал в далеком детстве: «Ива – символ тоски и разбитого сердца».

«Если присмотреться, в каждом из этих садов есть хотя бы одна ива, – подумал он. – Тоска безмолвия, горькие слезы разбитого сердца… А может, эти ивы росли здесь всегда и ничего такого не означают?..»

Роберт отметил, как дрожала чашка чая всякий раз, когда Кэтрин брала ее в руки, чтобы сделать глоток. Пожилая женщина явно нервничала, хотя, встречаясь с ним глазами, по привычке принимала загадочный вид, за которым, быть сможет, прятала страх. Пастор не понимал, что выражает ее усталое, измученное лицо. Для этого нужно было разгадать значение каждой морщинки, внимательно изучить взгляд, отмеченный недоверием и сомнением.

Волосы Кэтрин были кое-как убраны в пучок. Когда она вставала, чтобы сходить за чем-нибудь на кухню, тапочки волочились по полу, издавая шаркающий стариковский звук. На платье в цветочек пастор заметил масляное пятно, поверх красовался затрапезный кухонный передник, к тому же старушка забыла надеть нарядные кольца, прежде украшавшие ее пальцы, а заодно и жемчужное ожерелье, которое, по словам самой Кэтрин, она не снимала, потому что это был подарок мужа.