Маленка Рамос - Тайна дома Морелли

Кукла покачала головой и хитро улыбнулась, так что два ряда мелких острых зубов сверкнуло между черных и тонких, будто обведенных фломастером, губ.

– Ага, размечтался. Вот он я! – существо поклонилось и принялось напевать: – «В камере осужденный ждет смерти, трик-трак, и никто не узнает про это». Ты хорошо себя вел? Трик-трак.

– Ты не существуешь!

– Говори, придурок: ты хорошо себя вел? Вдруг, когда я тебя распотрошу, явится дьявол и уведет тебя за ручку?

Непомерно длинная ручища втянулась обратно и приняла обычное положение. Раскачиваясь из стороны в сторону, существо прошлось вдоль решетки, постукивая пальцами по металлическим прутьям.

– Отвечай, Томми, а не то я войду к тебе в камеру и вырву тебе язык. «Трик-трак… и никто не узнает про это».

– Пощади меня! – простонал Томми: если эта штука приблизится, он сойдет с ума.

– Врунишка…

– Кто ты такой? Чего тебе надо? Почему ты выбрал меня?

Кукла вставила морду в решетку: голова ее вытянулась и просочилась сквозь прутья. Оказавшись внутри, она пришла в нормальное состояние.

– Врунишка Томми, – проскрипело существо. – Даю тебе последний шанс исповедовать свои грешки. Если будешь хорошим мальчиком, я тебя пожалею и расправлюсь с тобой побыстрее. А может, и нет! Я еще не решил.

Шея куклы начала удлиняться. Томми всем телом вжался в стену камеры. Он не мог этого вынести, это было больше, чем способен был вместить его разум.

– Чего тебе от меня надо, подлая тварь? Чего я такого сделал? – повторял он.

– Мне нужна твоя жизнь, Томми. Твоя кровь пахнет тухлятиной. Ты совсем не такой хороший мальчик, как все думают. Правда ведь, дурачина?

– Вон отсюда!

Шея марионетки вытянулась еще сильнее. Теперь уже тело целиком просачивалось между прутьями, постепенно перемещаясь внутрь камеры. Все перевернулось в сознании бедного Томми: он понял, что скоро ему предстоит умереть. Рука, туловище… Голова, нога… Вот оно и внутри. Оно здесь, рядом!

– Я тебе ничего не сделал! Не трогай меня!

– Не трогай, не трогай меня! – кривлялась кукла в считаных сантиметрах от него. Голос был уже не таким, как раньше: теперь это был женский голос, который Томми узнал. Этот голос преследовал его много лет подряд с тех пор, как он вернулся из Афганистана. Напрасно он надеялся, что забыл его. – Защити! Не отдавай им меня…

От неожиданности Томми вскинул голову. Он все еще сидел на полу, прижав колени к груди и обхватив их руками, а марионетка стояла над ним.

– Я не хотел. Я был мелким… Я был мальчишкой. А она… Что это за шутка? Что за чертова шутка?

– Не трогай меня! Не трогай меня! Не оставляй меня с ними, Томми!

Женский голос гремел у него в ушах, словно ему по голове били деревянной колотушкой. Образы и воспоминания толпились перед его внутренним взором: тот бар, лагерь в Кабуле, юная девушка среди солдат. А потом – алкоголь, хохот мужчин, плач девушки, весь этот кошмар.

«Не трогай меня», – вопил голос.

«Не оставляй меня с ними».

«Не позволяй им меня трогать».

– Он был хороший парень. Трик-трак, – распевало существо, скаля острые зубы. – И был у него секретик. Трик-трак. Он славный был солдатик. Трик-трак.

– Сжалься надо мной, господи! – взмолился Томми. – Пожалей мою душу и прости меня. Я был пьяным мальчишкой, который не понимал, что творит. Прости мне мои грехи. Прости невежество. Пожалей мою душу. Сжалься…

– Заткнись, дурак. Я – твоя единственная надежда! Я гнев божий, – существо захохотало.

Томми смотрел на него во все глаза. Кукла протянула ручищи, вцепилась ему в плечи и рывком поставила на ноги. Костлявые пальцы вонзились в тело Томми.

– Ну что, потанцуем, зеленоглазый солдатик? – скрипела тварь.

– Господи, прости меня, – только и успел выговорить Томми.

Ему следовало провести в больнице чуть больше времени. Но он возвращался домой, и руки, сжимавшие руль, дрожали. Обычно у него в машине бормотало радио. Окошки он не открывал, чтобы в салон не проникал холод. Однако сейчас было жарко, а единственное развлечение, которого алкала его душа, была ночная тьма, клубящаяся повсюду, остроконечные тени деревьев, уносящихся вдаль, как бесплотные духи в бесконечных полях, да ветер, который просачивался сквозь крошечную щелку, оставленную в окошке.

Перед глазами Роберта все еще стояло равнодушное лицо Дэнни, лежащего в больничной кровати, внезапная дрожь его тела, его отчаянные крики: «Не дай ему забрать меня. Не дай ему вылезти из картины». Если бы он только мог избавить сына от этого кошмара, который застыл у него в глазах…

Медсестра вколола ему успокоительный. Дэнни уснул, вцепившись в запястье Роберта своей худенькой ручкой. Он и не взглянул на безутешно рыдавшую мать, которая, услышав крики, чуть дверь с петель не сорвала. Не взглянул мальчик и на Пола Колемана. Дэнни желал видеть перед собой только его лицо, только его рука могла утешить его, пообещать ему, что ничего страшного не случится, что он в безопасности, что больше никто не заберет его и не испугает.

С каким трудом покинул он палату Дэнни! Ни разу в жизни не испытывал он такого беспокойства, такого страха, сконцентрированного в одном участке мозга, такого бессилия. Он даже не посочувствовал Полу, когда на глазах у того мальчик умолял Роберта остаться. Лицо Лорны исказила гримаса стыда и страха. Она не могла понять, почему Дэнни так себя ведет. Ни понять, ни смириться с этим. Чуть позже, когда Роберт вышел в коридор и понуро, нетвердой походкой направился глотнуть свежего воздуха, Пол устремился вслед за ним, умоляя о помощи. Полосатая рубашка Пола была мокрой от слез и грязной от поплывшего макияжа Лорны. Но что, что мог сделать Роберт, как он мог им помочь?

Изложить Полу свою версию происходящего – все равно что признать свою вину в преступлении, которого не совершал. Этот человек ничего не понимал. Он уставился на картину так, словно сама преисподняя полыхала на несчастном шершавом прямоугольнике. Он разбил ее о стену, и осколки стекла разлетелись по всему полу. Затем разнес в мелкие щепы хрупкую раму. Как будто это могло что-то остановить. Какая наивность!

Пол Колеман. Унылый обыватель Пол. Человек, который ограничил свою жизнь работой, чтобы супруга могла вести ту жизнь, которую желала. Его сердце было явно крупнее мозгов, и все-таки он что-то предчувствовал, что-то понимал, и от этого пребывал в растерянности и тревоге. Роберт ожидал, что встреча лицом к лицу с правдой вызовет в нем взрыв унижения и ярости, но ничего похожего не произошло. Да, это было абсурдно. Но таков Пол.

Он обнял Роберта и отчаянно зашептал, что понимает, какую боль ему причинил. Какого он ждал ответа? Не ты отнял у меня сына, Пол. Во всем виновата твоя жена, а заодно и я сам. Я со своей глупой привычкой всюду соваться с добром. Я со своим призванием, трусостью и тоской. Только я во всем виноват, Пол.