Джонатан Мэйберри - Прах и тлен

— Вопрос в том, — сказала Никс, проглатывая, — зачем ему это?

— Он друг Тома.

Она кивнула.

— Как думаешь, почему он не остался поздороваться?

— Без понятия. Если бы я знал, где он живет. Том сказал, что где-то здесь. Возможно, его дом хорошо спрятан. Парень, судя по всему, не очень общительный.

Некоторое время они ели, а потом Никс сказала:

— Боже… так много вопросов. Что происходит с Томом и Чонгом? Где Лайла? Кто вчера снял банки? Почему все эти зомы напали на нас? И что с тем фриком, проповедником Джеком?

Бенни улыбнулся:

— С каких пор ты думаешь, что я знаю, что тут, черт возьми, происходит?

— Всегда что-то бывает впервые.

— Возможно, — сказал он, — но сегодня не тот день. — Он быстро потер руками лицо. — Ладно… каков план?

— План? — ответила она. — А у тебя его нет?

— Э… почему ты думаешь, что парень «без ответов» все же парень «с планом»?

— Потому что у меня тоже нет плана, — сказала она.

— А. — Они огляделись, рассматривая лес, словно ответы появятся волшебным образом.

— Мы могли бы подождать, вдруг Зеленый человек вернется.

Бенни покачал головой:

— Не думаю. Он не стал ждать нас прошлой ночью, не остался, чтобы позавтракать с нами сегодня утром.

Никс вздохнула:

— Может, нам стоит вернуться и глянуть на поле и заправку? Издалека то есть. Посмотреть, что и как.

— Точно, — сказал он, и его лицо прояснилось. — Это очень похоже на план.

Они разделили последнюю яичницу и картошку и засунули клубнику в карманы. Они вытерли тарелку начисто листьями и оставили ее у подножия дерева. Бенни написал «Спасибо» большими буквами на земле.

Он повернулся и увидел, что она наблюдает за ним со слабой улыбкой и отстраненным взглядом.

— Что? — спросил Бенни.

Она моргнула, и ему показалось, что он увидел, как ставни закрылись за ее глазами.

— Ничего.

В городе Бенни бы просто промолчал, но во многих отношениях он чувствовал, что оставил ту версию себя позади того, кто боялся задавать такие вопросы. Так что он сказал:

— Нет… что-то было. То, как ты смотрела на меня. В чем дело?

Птицы пели в деревьях почти пять секунд, прежде чем она ответила:

— В городе… на крыше… я спросила, любишь ли ты меня. Ты тогда это серьезно?

Рот Бенни пересох.

— Да.

— С тех пор ты об этом не говорил.

На языке вертелся ответ в свою защиту, но вместо этого он сказал:

— Как и ты.

— Нет, — признала она слабым голосом. Она щурилась в утреннем свете. — Может… может, если бы уход из города был бы легче…

Он ждал.

— …было бы легче сказать, — закончила Никс. — Но здесь…

— Знаю, — сказал он. — Я тоже это чувствую.

— Ты понимаешь? — умоляюще спросила она. — Я пыталась, но не могла подобрать правильные слова.

«Давай, — прошептал его внутренний голос. — Расскажи ей правду».

Бенни кивнул:

— Я тоже. По крайней мере… я понимаю, почему не сказал этого. С тех пор, как мы покинули город, у нас проблемы. Наше «дорожное путешествие» не было особенно веселым. Говорить «я люблю тебя» здесь… не смейся, но это было бы словно снять защитный плащ и пойти в толпу зомов. Эти слова, сказанные вслух, просто заставляют меня чувствовать себя уязвимым. Это глупо?

Она покачала головой:

— Нет, это не глупо.

— Мой черед задавать вопрос, — сказал Бенни. Хотя Никс напряглась, он продолжил: — Ты предпочла бы, чтобы я этого не говорил? То есть вообще?

Странные огоньки загорелись в зеленых глубинах ее глаз.

— Когда решишь, что время подходящее, — сказала она, — попробуй еще раз, и увидишь, что произойдет.

Неуверенность Бенни хотела найти в ее словах всевозможные неправильные значения, но внутренний голос прошептал другое предложение. Он сказал:

— Можешь рассчитывать на меня.

Она протянула руку:

— Так… хочешь пойти прогуляться?

— Ну… или это, или уборка в комнате, но раз моя комната на дереве…

Он взял ее за руку, и они пошли под крышей из холодных зеленых листьев. Птицы пели в деревьях, и трава под их ногами блестела от утренней росы. Первые пчелы этого дня тихо жужжали среди цветов, направляясь по своим древним и важным делам, собирая нектар и перенося пыльцу с одного цветка на другой. Вихри из мошкары поднимались спиралью из травы и кружились в косых лучах солнца. Красота леса была волшебной и свежей, но также подавляющей. Оба молчали, не в силах облечь в слова свою реакцию на невероятную красоту и не желая тревожить воздух ужасами их запуганных сердец.

Несмотря на теплую реальность рук друг друга, они чувствовали себя невероятно одинокими. В пустоши. Даже хотя они знали, что Том, Лайла и Чонг где-то в этом же лесу, казалось, что все остальные на другой планете. Маунтинсайд — дом — был в миллионе километров отсюда. Реактивный самолет мог вообще быть на другом краю мира или быть чем-то из старого сна.

Скалистая тропинка огибала деревья и кусты, и б о льшую часть пути не было видно никаких следов произошедшего прошлой ночью, помимо запаха пепла на ветру. Потом они повернули за угол, и все изменилось.

— Боже… — приглушенно прошептала Никс.

Поле было руинами. Деревья сгорели до пеньков, кусты обратились в пепел. От заправки остался только почерневший каркас.

Но худшим было не это. Совсем нет. Везде — на поле, на ледниковых камнях, скукожившись до костлявых узлов на бетонных плитах, у станции лежали трупы. Прошлой ночью они были живыми мертвецами, теперь они были просто мертвецами, их жизни были выжжены пожаром, который Бенни устроил маленькой спичкой.

Все было неподвижно. Огромное пространство пепла и сломанных костей. Никс отвернулась.

Бенни опустил глаза.

— Прости, — сказал он.

Никс коснулась его руки:

— Это не твоя вина. Ты не хотел…

— Нет, хотел, — он повернулся к ней и убрал прядь вьющихся рыжих волос с ее лица, — я начал этот пожар, потому что не знал, что еще сделать. Я убил всех этих…

— Зомов, Бенни. Это зомы. Ты не можешь их убить.

— Я знаю… но…

Она казалась в недоумении:

— Что?

— Когда-то они были людьми.

— Знаю.

— Что, если… — Он замолк и сделал вдох, думая об ужасном жаре и пламени, распространявшемся так быстро по сухой коже и старой одежде. — Что, если они это чувствовали?

— Они не могут, Бенни, — тихо сказала Никс. — Они мертвые.

— Мы не знаем, что они такое. Мертвые есть мертвые, они не двигаются, они гниют и обращаются в пыль. Зомы… они ходят. Конечно, они нападают на людей, но в этом-то и дело. Мертвые люди не могут такое делать… так что они на самом деле? Почему они стонут? Пытаются ли они как-то общаться? Пытаются ли что-то сказать? Или… больно ли зому?

— Больно?

— От того, что с ними случилось, что все еще происходит. Раны, убившие их, разложение… могут ли они это чувствовать?