Алексей Баев - In carne [СИ]

Мартынов захмелел здорово. С двух-то чарок. Много ль старику надо? Язык развязал. Трещал без умолку. Пересказал все, что намедни хозяину, теперь и холопу его. Да и Варфоломей Варфоломеевич не без удовольствия послушал. А вдруг упустил что при первом разе? Хотя, нужны ли теперь эти сведения, когда все благополучно завершилось. Нет, наверное. И, тем не менее, не перебивал. Понимал, что соскучился Олег Прокопович по человеческому обществу. Жить в лесу хорошо, слов нет. Но звери-птицы одиночества не скрасят.

Наконец, стихло в горнице. Уснул Мартынов прямо за столом. Пришлось с Тихоном на лавку переносить. На ту самую, что последние недели холоп занимал. Когда недужил.

Вернулись за стол. Варфоломей Варфоломеевич чарку налил. Себе. Тишке пальцем погрозил. Мол, рано тебе еще на вино налегать. Молод. Да и после болезни не совсем оправился. Слаб.

В оконное стекло ударили первые капли дождя. Грозовые облака, которых еще четверть часа тому не наблюдалось и на горизонте, затянули небеса черным покрывалом. Растрелли раскрыл было рот, да молния сверкнула и грохнуло так, что слова с языка не слетели. Испугались будто.

— Тиша, послушай-ка, — произнес Варфоломей Варфоломеевич, дослушав грозную музыку неба.

— Да, Ахрамей Ахрамеич? — отозвался холоп.

— Ты б жизни вольной хотел?

Тихон вскинул брови и в недоумении уставился на барина. Он, что, рассудка лишился? Ничего холоп не ответил. Лишь нос почесал. Да поморщился.

— Я тебе, Тиша, вольную грамоту решил оформить, — говорил меж тем Растрелли. — Ты не пугайся, парень. Сделаем все чин чином. В приказе зарегистрируем. И никто тебя в темницу не заточит, ноздри не вырвет…

— Не страшусь я за ноздри-то, Ахрамей Ахрамеич, — подал голос холоп. — Только эта… Не нужна и даром ваша воля. К вам я привыкший. Да и вы без меня как? Не гоните, барин. Христом Богом прошу! Кому я на вашей воле нужен? С голодухи помру, с холоду… Оставьте, а?

Варфоломей Варфоломеевич, понимавший, что задуманный разговор обещает быть непростым, к подобным виражам готов был заранее.

— Да ты не понимаешь речи моей, Тишка, — улыбнувшись, проговорил он. — Никуда я тебя не выгоню. Просто вольную дам. Станешь человеком. Не надоело в холопах-то ходить?

— Не-а, не надоело, — покачал головой Тихон. — Живу с вами, как у Христа за пазухой. Молюсь на вас, как на Божью благодать, родной вы мой. Можно ли лучше барина желать?

В глазах холопа блеснули слезы. Что те дождевые капли на оконном стекле.

Гроза разбушевалась ни на шутку. В печной трубе, словно ночной волк, выл голодный до приключений ветер. Кабы крышу не сорвал.

— Я ведь для вас, Ахрамей Ахрамеич, что прикажете, все сделаю. Хоть на каторгу пойду, хоть есть перестану. Только прикажите!

— Ты потише, парень, потише, — поднял руку Растрелли. — И поспокойней давай. О каторге речи нет. Коль заслужу, что вряд ли, тогда и подумаем. Да и ты мне здесь нужен. Здоровый и сытый…

— А коль нужен, не гоните, — вздохнул Тиша. — Я ж и ремеслу вашему выучусь. Неуж всю жизнь на посылках быть? Истинным помощником вашим стану… Держите меня при себе, Ахрамей Ахрамеич… А уж не провинился я чем? Недугом своим, а? Так на то ж воля Господа. Не виновен я, поверьте.

— Перестань. Знаю, что не виновен. О другом речь, — сказал Варфоломей Варфоломеевич и сделал паузу. — Послушай, а потом решай. Добро? Люблю я тебя, Тихон, как сына родного. Молод ты, но время придет семьею обзаводиться. Деток плодить… Вот ты сейчас кто? Холоп безродный. Верно? А у холопа и дети — холопы. Я ж, Тиша, не бессмертный. Знать помру. А тебя куда, знаешь? Другому отдадут. Как сундук. А тот другой, кто его знает, может, извергом окажется. Сгноит тебя почем зря… Есть, дружок мой, такие баре, что и деток холопьих увечат, потому как за людей вашего брата не считают… Вот и боюсь я. А что тебя погоню, ты даже не в голову не бери. Не бывать. При мне будешь, пока сам уйти не пожелаешь. Я ж тебе и жалование положу. Шесть червонцев в год иметь будешь. Невелика, но прибыль. Плюсом к харчам. Живи себе. Чем тебе плоха такая воля?

Тишка почесал кадык:

— Ничем… Просто боязно мне, Ахрамей Ахрамеич. Да и фамилию заводить я покамест не намерен. Рановато.

Растрелли осерчал. Да что это такое, в самом деле?! Одарить человека хочешь, а он ерепенится. Хлопнул ладонью по столу. Так, что чарки на бок упали и два рыжика из плошки выскочило.

— В общем, так. Сроку тебе на решение — до завтра. Захочешь в холопах остаться — твое дело. Отдам такого упрямца кому-нибудь. Вон, хоть Олег Прокопычу. Чтоб на дурака такого не смотреть изо дня в день. Понял? А сейчас спать иди. В сени. Оклемался, гляжу. Знай место. И это… без нюней… Утро вечера мудренее.

Последние слова произнес со вздохом. Не умел долго сердиться-гневаться. Поднялся из-за стола и нетвердой походкой направился к себе. Пусть думает, дурья башка.

— Воля ваша, Ахрамей Ахрамеич! — крикнул вдогонку Тихон. — Согласный я на ваши условия. Верно говорите, барин. Не всю же жизнь в холопах ходить бесфамильных, надобно в скором времени и деток заводить… А фамилию свою дадите?

Растрелли замер в дверях. Обернулся.

— Чего? — спросил он.

— Да так, шутю я. Не серчайте, Ахрамей Ахрамеич. Простой я мужик.

— Эх, Тихон… Мужик ты и есть…

— Вот.

— Что еще за вот? — не понял мастер.

— Вот вам и фамилия образовалась. Мужик. Плохо?

— Мужик? — улыбнулся Варфоломей Варфоломеевич. — Ну-ну. И жена твоя Мужиком зваться будет?

Тиша насупился. Обиделся?

— Как можно такие греховности поминать, Ахрамей Ахрамеич? Что говорите-то? Бабой моя жена будет. Простой бабой.

«Что с нетверезым — пусть он и граф — спорить?» — поморщившись, подумал холоп.

«Ну, что с холопа взять? Дурак дураком», — ответил ему мысленно зодчий.

Да. Дурак дураком…

— Сто лет не виделись, а ты молчишь, как рыба в консерве. Что происходит, Мужик?

Шура сидел за столиком напротив Петера в маленьком кафе под открытым небом уже четверть часа. Разговор не получался.

— Короче, Мужик, если ты сейчас же не придешь в себя, я тупо уйду. Сниму комнату, потом найду какую-нибудь подружку с хорошей фигурой и… Сам себя выручай. И сам во всем разбирайся. На кой ты меня вытащил?

События, произошедшие за последнюю неделю, выбили Петера из колеи. Больше — вызвали в его душе настоящую панику. В воскресенье он решился позвонить в Россию, в Санкт-Петербург. Саше, своему лучшему другу. И единомышленнику. В смысле любви к приключениям.

Со Стрелиным Петер познакомился еще в международном детском лагере Артек, куда отец, тогда еще мастер с автозавода, ценой каких-то невероятных усилий сумел выбить бесплатную путевку для сына.

Дружба началась необычно. Шура, белобрысый мускулистый подросток из Ленинграда, почувствовав свободу от неусыпного родительского ока, отдыхал вовсю. Отрабатывал на товарищах по отряду приемы диковинной борьбы, называемой юным экстремистом «русским стилем». Юному подонку было все равно, из какой дружественной страны приехал его случайный спарринг-партнер. Шура одинаково беспощадно метелил всех «братьев» — и кубинцев, и вьетнамцев, и венгров с поляками.