Альфред Хичкок - Музей Монстров [сборник litres]

Мне показалось, что в его глазах вспыхнули огоньки самодовольства.

– Вы бы удивились, узнав, сколько признаний мы уже получили по этому взрыву, – продолжал я свой монолог. – Прямо сейчас внизу сидят трое мужчин, которые хотели бы увидеть свои фотографии в газетах. Им просто не терпится урвать себе славу за этот и предыдущие взрывы.

Блондин даже покраснел от негодования.

– Вот такая ситуация, мистер Стюарт, – мягко добавил я. – Кроме того, мне не удастся быть всегда вместе с вами. Скорее всего, дело передадут Питу, и он будет вести ваши допросы самостоятельно. Жаль, но если вы не признаетесь сейчас, я уже ничем не смогу вам помочь.

Потом я прикурил сигарету и дал ему время на размышления. И думал он, скорее всего, о двух вещах: вопервых, боялся, что прославится кто-то другой, а во-вторых, воображал, как Пит начнет дубасить его головой о стену. Мне трудно сказать, что пугало его больше всего.

Он вытер руки о штаны, уставил в пол и тихо прошептал:

– Хорошо. Я вам все скажу. Иначе репортеры не успеют передать интервью в вечерний выпуск.

Пит мрачно улыбнулся.

– Но больше всего мне хотелось бы услышать о последней бомбе.

Лицо блондина покраснело от гнева.

– А вам я не скажу ни слова, – закричал он и показал на меня дрожащим пальцем. – Я буду говорить только с ним! Вот так!

Пит фыркнул и пожал плечами. Он вышел из комнаты и впустил стенографистку. Когда Стюарт закончил рассказывать о тринадцатом взрыве, я закурил еще одну сигарету.

– А теперь о последней бомбе. Что побудило вас использовать три цилиндра вместо одного? Вас не устраивал эффект, который производили предыдущие заряды?

Он с хитринкой прищурил глаза и ответил:

– Вот именно. Меня не устраивал эффект.

– На этот раз вы не пользовались таймером, – продолжал я допрос. – Взрыватель сработал в момент поднятия коробки. По какой причине вы изменили схему взрыва?

Он нахмурился и неуверенно сказал:

– Я думал, что так будет лучше.

Когда стенографистка принесла отпечатанный протокол допроса, Стюарт прочитал его и подписал все три экземпляра. Потом мы опять остались одни. Я подошел к окну, открыл раму и высунулся по пояс, вдыхая свежий воздух.

Блондин остановился рядом.

– А что если я вам наврал? Что если я сделал ложные признания? Такое же возможно?

– Да, конечно, возможно.

– Убиты двое полицейских, – сказал он, смакуя каждое слово. – Моя фотография появится во всех газетах, и меня будут показывать по новостям.

Я кивнул, но на его лице появилась тень коварства.

– А что если я потом откажусь от этого последнего взрыва? Например, после того как моя фотография появиться в газетах?

– Вы этого не сделаете, – ответил я и указал рукой на улицу. – Посмотрите, сколько людей собралось там, чтобы взглянуть на вас!

Он перегнулся через подоконник, и остальное было секундным делом. Я поддел его за ремень и подбросил ноги вверх. Стюарт вопил почти до самой земли.

Пит уселся на табуретку возле стойки и заказал себе чашку кофе. На его лице появилась странная улыбка.

– Каждый день приносит что-нибудь новенькое. Еще пару часов назад я мог бы поклясться, что такие «стюарты» не прыгают из окон.

– Не горюй, – ответил я и пожал плечами. – У нас есть признание, а все остальное ерунда. Будем считать, что он сэкономил деньги налогоплательщиков.

Пит повернулся к стойке и с тоской осмотрел ряды бутылок.

– Знаешь, Фред, пока мы возились со Стюартом, у меня возникли сомнения об этом последнем взрыве. Я думаю, блондин тут ни при чем. Мне хотелось бы покопаться в этом деле поглубже. Просто так, из любопытства.

– Зря потратишь время, Пит.

– Это мое время, Фредди. И я не собираюсь просить за него деньги у нашего департамента.

Он лениво подлил себе сливок и попробовал кофе на вкус.

– Не буду утверждать, что Стюарт невиновен. Слишком многое говорит против него. Но у меня сложилось впечатление, что последнюю бомбу подложил не он.

Пит зевнул и посмотрел на часы.

– Я бы с удовольствием завалился поспать, но старики просили меня заглянуть к ним на парочку часов. Ничего… К десяти уже буду в своей постельке.

На этом мы и расстались. А около девяти часов вечера я приехал к Алине.

– Ну как? – спросила она.

В ее голове чувствовалось нетерпение.

– Мы получили признание, – ответил я. – По всем четырнадцати взрывам.

Алина улыбнулась и обвила мою шею руками.

– Наверное, ты был очень убедительным.

Я швырнул шляпу на кушетку и ответил на поцелуй.

– Стюарт подписал признание, а потом выпрыгнул из окна. Я оказался единственным свидетелем.

Она игриво укусила меня за подбородок и вдруг нахмурилась.

– Но не все еще кончено, милый. Остался Пит. Мне кажется, он что-то заподозрил. Во все сует свой длинный нос.

– Не беспокойся об этом, киска. Лучше приготовь постель.

Мы посмотрели друг другу в глаза.

– А Пит…

– Я сделал еще одну коробочку и полчаса назад оставил ее в квартире Пита. Он вернется туда к десяти. Как только у него зазвонит телефон, у нас больше не останется проблем.

В одиннадцать часов я набрал номер Пита. Так, на всякий случай.

Джек Юстис с детства мечтал быть всадником – ковбоем, цирковым наездником или жокеем – все равно, лишь бы всадником. Вместо этого из-за странностей жизни он стал судьей, а затем сельским шерифом. И по иронии судьбы, его первое знакомство с Ральфом Бертоном, хозяином большой конезаводческой фермы, состоялось в тот день, когда жена Ральфа была убита лошадью. Несчастный и досадный случай. Гнедая кобыла Аниты испугалась змеи, взбрыкнула крупом, и женщина, сброшенная с седла, ударилась головой о камень. Она умерла мгновенно. Это видели все работники конюшни, и шериф, приехав на ферму, не стал проводить расследование, а просто выразил свое соболезнование.

Тот момент абсолютно не подходил для начала дружеских отношений. Тем не менее, между огорченным Ральфом и шерифом, которому хотелось быть всадником, проскочила искра симпатии, и на протяжении следующего года, пока конная ферма менялась на глазах, Юстис зачастил с визитами в конюшни радушного хозяина, постигая науку верховой езды.

Пожалуй, самой большой переменой в хозяйстве Бертона стала продажа племенного табуна из нескольких сотен лошадей, скакавших прежде по полям или толпившихся в загонах. Док Вилли посоветовал Ральфу позаботиться о сердце, потому что оно либо мчалось бешеным галопом, либо замедлялось едва ли не до полной остановки. И Ральф, согласившись с врачом, решил успокоиться. Ходили слухи, что ему предлагали за ферму почти полмиллиона долларов, но он отказался от этой сделки, поскольку возвел свое хозяйство с нуля и не мыслил без него дальнейшего существования. Однако он продал табун и оставил лишь шесть перестарков для верховых прогулок в компании близких друзей. Чтобы облегчить жизнь миссис Ховелл, его гувернантки, Ральф закрыл верхний этаж особняка. Всех конюхов и помощников он держал на ферме до тех пор, пока они не нашли себе рабочие места – не хуже тех, которые имели у него. При хозяйстве остались только старый Томас, который был у Ральфа управляющим фермой, и два молодых парня – Барри О'Ши и Тимоти Олден. Они оба любили лошадей и каждое утро приезжали из города, чтобы помочь старику поддерживать хозяйство. Вот, наверное, и все.