Роберт Маккаммон - Рассказы [компиляция]

Джек взглянул на одну из фотографий. На ней были изображены кресты свастики, начертанные кровью на стене; под ними лежало выпотрошенное туловище маленькой девочки. Он чувствовал себя так, словно пот выступал на внутренней стороне кожи — внешняя при этом оставалась холодной и липкой. Каким-то образом — без какого-либо оружия или инструментов, которые полиция смогла бы установить, — мальчик, сидевший сейчас у дальнего края стола, покромсал своих родителей и сестренку на куски. Просто разорвал их в клочья и в разгуле жестокости швырнул ошметки на стены, затем расписал стены надписями «СЛАВА САТАНЕ», свастиками, странными звериными мордами и непристойностями на дюжине разных языков — все свежей кровью и содержимым внутренних органов. Но чем же он воспользовался, чтобы расчленить родных? Человеческие руки, естественно, не обладали такой силой. На трупах обнаружили следы глубоких укусов и оставленные когтями отметины. Глаза были вырваны, зубы — выбиты из раззявленных ртов, уши и носы — отгрызены.

Это было самым ужасным проявлением первобытной жестокости из когда-либо виденных Джеком. Но что-то продолжало стучаться в стены разума. Мысль о тех выведенных пальцем непристойностях — на немецком, датском, итальянском, французском, греческом, испанском и еще на шести языках, включая арабский. Согласно школьным документам, у Тима была тройка с минусом по латинскому языку. Вот оно. Так откуда же взялись те языки?

— Кто научил тебя греческому, Тим? — спросил Джек.

Паренек открыл глаза.

— Я не знаю греческого. Лягушонок знает.

— Лягушонок… Ладно. Расскажи мне о Лягушонке.

— Он… мерзкий. Похож на лягушку. Ему тоже нравиться прыгать. — Тим наклонился вперед, словно собирался поделиться секретом, и, хотя он сидел от Кей более чем в шести футах, она поймала себя на том, что отшатнулась назад на три или четыре дюйма. — Лягушонок очень умный. Возможно, умнее всех. И он везде бывал. Во всех уголках мира. Он знает все известные вам языки и, вероятно, кое-какие, о которых вы даже не слышали. — Он откинулся на спинку стула и гордо улыбнулся. — Лягушонок крутой.

Джек вынул из кармана рубашки ручку «Флэйр» и в верхней части полицейского отчета написал: «АДОЛЬФ» и «ЛЯГУШОНОК». Затем стрелкой соединил имена со словом «они». Он чувствовал, что подросток наблюдает за ним.

— Как ты познакомился со своими друзьями, Тим?

— Я их позвал, и они пришли.

— Позвал? Как?

— Мне помогли книги. Книги заклинаний.

Джек задумчиво кивнул. «Книгами заклинаний» было собрание демонологических трактатов в мягкой обложке, которые полиция обнаружила на полке в комнате Тима. Это были изодранные, старые издания, купленные, по словам паренька, на блошиных рынках и гаражных распродажах; самая новая из них получила знак защиты авторских прав еще в семидесятых. Они ни в коем случае не относились к «запрещенной» литературе, а, скорее всего, к разновидности тех книг, которые торчат во вращающихся аптечных стеллажах и которые наворачивали до покупки не одну сотню кругов.

— В общем, Адольф и Лягушонок — демоны, я прав?

— Полагаю, это лишь одно из их названий. Есть и другие.

— Можешь нам сказать, когда именно ты впервые их вызвал?

— Конечно. Около двух лет назад. Приблизительно. Поначалу у меня не очень хорошо получалось. Они не придут пока ты по-настоящему этого не захочешь, и нужно в точности, вплоть до последней буквы, следовать указаниям. Если допустить хоть малейшую ошибку, ничего не получится. Я, наверное, проделал это раз сто, прежде чем явилась Мамаша. Она была первой.

— Она? — спросил Джек. — Адольф и Лягушонок — мужского пола, а Мамаша — женского?

— О да. У нее есть сиськи. — Тим стрельнул глазами в сторону Кей, затем снова посмотрел на Джека. — Мамаше известно все. Она научила меня всему, что касается секса. — Еще один вороватый взгляд на Кей. — Например, как девушки одеваются, когда хотят, чтобы их изнасиловали. Мамаша сказала: они все этого хотят. Она водила меня в разные места и показывала всякое. Например, одно местечко, где жирный парень отводил мальчиков к себе домой. После того, как он с ними заканчивал, он их освобождал, потому что они исчерпывали себя. Затем складывал их в мусорные мешки и закапывал в подвале, точно пиратский клад.

— Освобождал их? — переспросил Джек; во рту у него сильно пересохло. — Хочешь сказать…

— Освобождал пацанов от их бренных тел. С помощью мясницкого ножа. Таким образом их души могли отправиться в ад.

Он посмотрел на Кей, которой не удавалось сдержать внутреннюю дрожь. Она кляла Боба Фостера на чем свет стоит.

«Галлюцинации», — написал Джек. А затем добавил: «Фиксация на демонологии и аде». «Причина?»

— Чуть раньше, когда доктор Коуторн поинтересовался твоим самочувствием, ты ответил, что ощущаешь себя «почти свободным»? Не мог бы ты объяснить свои слова?

— Ага. Я почти свободен. Часть моей души уже в аду. Я отказался от нее той ночью, когда… ну вы знаете. Это было испытание. Оно ждет каждого. И я прошел его. Но мне предстоит еще одно. Полагаю, своего рода вступительный экзамен.

— И тогда в аду окажется вся твоя душа целиком?

— Точно. Понимаете, в народе бытует неверное представление об аде. Это не то, что люди себе представляют. Там… уютно. Ад мало чем отличается от этого места. Ну, разве что, там безопаснее и ты находишься под защитой. Я наведывался туда и познакомился с Сатаной. На нем была школьная куртка, и он сказал, что хочет помочь мне научиться играть в футбол, и сказал, что всегда будет выбирать меня первым, когда дело дойдет до отбора игроков в команды. Он сказал, что станет мне… как старший брат, и все, что от меня требуется — это любить его. — Он мигнул за своими круглыми очками. — Любовь слишком тяжела здесь. В аду любить легче: там никто не орет на тебя и не требует быть идеальным. Ад — это место без стен. — Он снова принялся раскачиваться, и ткань смирительной рубашки издала скрипящий звук. — Это убивает меня… Весь этот бред о том, что рок-н-ролл — это музыка Сатаны. Ему нравится Бетховен; он слушает его снова и снова на большом «гетто бластере». И у него самые добрые глаза, которые вам когда-либо доводилось видеть, и приятнейший голос. Знаете, что он сказал? Что ему страшно жаль, что новая жизнь приходит в этот мир. Потому что жизнь — это страдание, и младенцам приходится расплачиваться за грехи родителей. — Он раскачивался все сильнее. — Младенцы — вот кого нужно освободить в первую очередь. Вот кто нуждается в любви и защите. Он завернет их в простыни из школьных курток и убаюкает Бетховеном, и тогда им больше не придется плакать.

— Тим? — Коуторна встревожили движения паренька. — Немедленно успокойся. Нет нужды…