Кортни Коул - Люмен

Как ни странно, мне удается сконцентрироваться на контрольной по математике, после чего мы с Финном отправляемся домой, и всю дорогу нас пронизывает колючий ледяной ветер Орегона.

Когда мы взбираемся вверх по дороге, волоча на спине тяжелые рюкзаки, наши кеды поскрипывают на каждом шагу по каменистой поверхности, скользкой из-за дождя. Я надеваю варежки и делаю глубокий вдох. В мои легкие проникает соленый запах океана, я бросаю безучастный взгляд на края утесов и пляж внизу.

Вдруг что-то ярко-голубое посреди камней цепляет мой взгляд. Такой оттенок синего довольно странно смотрится на фоне однообразного зимнего пейзажа. Любопытство побеждает, и я скидываю рюкзак на землю, подбираясь все ближе и ближе, чтобы получше разглядеть, что это такое.

Кто-то уставился на меня в ответ: этот взгляд далеко не приветливый.

Он мертвый.

Я издаю протяжный громкий крик, и Финн подбегает ко мне, чтобы оттащить меня подальше от края.

– Да что с тобой такое, Калла? – Он взбудораженно требует от меня ответа. – Ты могла упасть вниз. Ты же знаешь, что находиться рядом с обрывом опасно.

Я ничего не могу ответить. Я так ошеломлена и шокирована, что мне хватает сил только на то, чтобы указать дрожащим пальцем на то, что я увидела. Этого просто не может быть на самом деле.

Это был именно он. Я нагибаюсь вперед, чтобы взглянуть снова, и понимаю, что я не ошиблась. Неважно, сколько смертей приходилось тебе увидеть ранее – ты никогда не будешь готов к нежданной встрече с мертвым лицом знакомого тебе человека.

Финн заглядывает через мое плечо, и я чувствую, как он подскакивает от ужаса, узнавая человека, тело которого сейчас лежит на камнях без дыхания.

– Это мистер Эллиот? – спрашивает он потрясенно.

Я лишь глупо киваю в ответ, не в силах даже пошевелить губами.

Мистер Эллиот был одним из немногочисленных учителей, кто относился ко мне с симпатией, хотя Финн не нравился ему никогда. Очевидно, худощавые, не блещущие ни в спорте, ни в науках мальчики никогда его особо не интересовали, поэтому он и не встал на защиту моего брата, когда футбольная команда затолкала того в мусорку в спортивной раздевалке.

Мне это очень не понравилось. Но также я не могу отрицать и того, что он мне все равно нравился… за отношение ко мне.

В особенности за то, что он никогда не заставлял меня играть в вышибалы.

Он знал, что после одной игры я превращусь в кровавую кашу, поэтому всегда позволял мне отсиживаться во время таких уроков. Кроме того, он никогда не признавался, что ему известна причина моих неудач. Он не говорил мне слов жалости, например: «Я знаю, что все вокруг тебя ненавидят, поэтому не стану делать из тебя живую мишень» . Я всегда ценила это.

Теперь же на нем одежда для пробежек, а его тело, лежащее на дне ущелья, переломано в нескольких местах. Одно его колено неестественно изогнуто, из-за чего стопа развернута носком вверх, к небу.

Пока Финн достает телефон и звонит в полицию, все, что занимает мое внимание, это носки мистера Эллиота. На нем те самые старомодные гольфы для занятий гимнастикой, которые натягиваются до колена… а сверху на них полоски. У него они ярко-синие.

Человек умер, а я полностью занята его носками.

Может быть, все вокруг правы и со мной действительно что-то не так?

Спустя пару часов мама, конечно же, разубеждает меня в этом.

– Ты была в шоке, милая, – говорит она, плавно убирая мои волосы с лица прядь за прядью, – многие люди не чувствуют глубины потери в тот же момент, когда она произошла. Это называется отсроченная реакция.

Она вытирает платком слезы с моего лица и готовит для меня хрустящее шоколадное печенье. На протяжение двух дней все идет хорошо. Но потом наступает моя очередь помогать отцу.

Я наблюдаю за тем, как ухоженные папины руки с ногтями идеальной квадратной формы достают до хруста накрахмаленные простыни из-под тела мистера Эллиота.

– Любопытно, у него случился сердечный приступ, и из-за этого он упал в расщелину? – спокойно рассуждает отец. – Или он просто поскользнулся? Бедняга.

Меня всегда потрясала папина невозмутимость, даже сейчас он говорит об этом как бы между прочим, просто выдвигает предположения.

Он не спрашивает, в порядке ли я, потому что и представить себе не может, что на самом деле все по-другому. Смерть стала делом всей его жизни, она вошла в его ежедневный обиход. Ничто не способно взволновать его, и он совсем забыл, что для кого-то она может быть огромным стрессом.

Я сглатываю ком, подступивший к горлу.

– А медицинский эксперт придет? – спрашиваю я, и мой голос дрожит в большом пространстве идеально стерильной комнаты.

Здесь холодно, как и положено, и я потираю руками плечи, покрывшиеся мурашками. Папа бросает на меня короткий взгляд, прежде чем развернуть металлическую каталку и переместить ее в охлаждающую камеру.

– Конечно, – кивает он, – медицинская экспертиза – обязательная процедура, и у нас на руках должно быть заключение о смерти. Ты же отлично это знаешь.

Я знаю. Но почему-то, когда я вглядываюсь в знакомое, но уже мертвое лицо своего учителя физкультуры, все, что я когда-то хорошо знала, напрочь ускользает из моей головы.

Я киваю в ответ.

– Хочешь есть? – спрашиваю я, не в силах найти другой повод, чтобы выйти из комнаты. – Могу приготовить тебе сэндвич.

Папа снова бросает на меня беглый взгляд и улыбается.

– Я не прочь перекусить, – говорит он, – буду на кухне через минуту.

Я пулей выскакиваю из комнаты, где происходит обработка тел перед похоронами, и закрываю за собой дверь. Теперь я могу вздохнуть с облегчением. На секунду я опираюсь на нее спиной и закрываю глаза, пытаясь стереть из памяти пустое лицо мистера Эллиота. Последний раз, когда я видела его живым, оно было пунцово-красным от напряжения: он орал на нас во время занятия. Теперь, когда он такой бледный, а жизнь покинула его тело, я чувствую, как пустота заполняет меня изнутри.

– Ты в порядке?

Мама все еще беспокоится за меня. Впрочем, как и всегда. Я киваю, потому что не хочу, чтобы она волновалась. Кажется, что она никогда не перестанет переживать за меня.

– Да… просто… он всегда был так добр ко мне.

Тем же вечером, после ужина, я делаю домашнее задание по химии в своей комнате. В моих ушах беруши, но я все равно слышу, как пререкаются за стеной родители.

– Мне это не нравится, – говорит мама, – здесь мы постоянно окружены смертью. Это не идет ей на пользу.

– Ей нужно быть готовой к этому, – отвечает отец, и его слова заставляют меня остановиться, мои пальцы, в которых я все еще сжимаю карандаш, леденеют.

– Возможно, – соглашается мать, и в ее голосе столько печали, – но пока не время. Она еще не готова принять это.