Амброз Бирс - Летать или бояться

Взгляд Джона зацепился за шедших им навстречу двух Фрей [30] В германо-скандинавской мифологии богиня любви и войны. на высоких каблуках, в плотно, словно собственная кожа, обтягивающих джинсах. Эта парочка несла себя с таким видом, словно тайно жаждала постоянных низкопробных домогательств, и не без успеха. Вслед им неслись все мыслимые страстные призывы, выкрикиваемые по-русски.

Галлахер тоже заметил женщин.

– Ну, и это, конечно, тоже. В Таллине даже уродливые девушки по-своему хороши. Это компенсируется тем фактом, что даже наиболее интеллигентные из них по-своему глупы.

Когда девушки прошли мимо, Галлахер продолжил. Разговор о женщинах перетек в разговор о Финляндии, а тот, в свою очередь, – о советских спецназовцах и далее – в сжатую устную историю 1990-х. Он не делал переходов от одной темы к другой. Вскоре его монолог вернулся к отцу. Джон больше не слушал. Вместо этого он размышлял о само́м Галлахере. Волосы жидкие, слабые, цвета ржи – Галлахер часто проводил по ним от темени ко лбу: дурная школьная привычка, возродившаяся в среднем возрасте, чтобы скрыть наступление залысин. Воспоминания об отце пробудили в Галлахере какие-то неведомые обиды, хотя он по-прежнему упорно хохотал едва ли не после каждой третьей фразы.

– …вот что всегда говорил мой отец, – закончил он.

Джон, упустивший суть финала (возможно, в нем содержалась не одна, а несколько сутей), кивнул.

Галлахер тоже кивнул и добавил:

– Знаете, он ведь умер только в прошлом году.

– Сочувствую вашей утрате.

– Когда произошла утечка содержания ваших записок, мы даже обсуждали их с ним. Я поинтересовался его мнением. Он предсказал, что террористы начнут использовать наши собственные суды против нас. «Дерьмо! – сказал он. – Я лично нарушал третью статью Женевской конвенции. И не раз!»

Легкие морщинки озабоченности легли на лоб Джона. Это было ошибкой.

– Вот туда мы идем. – Галлахер указал на бар-погребок в глубине от нелепо-прелестной улицы Пикк, по которой Джон уже бродил сегодня днем.

Полуподвальные окна погребка были украшены гирляндами рождественских огней, никакой вывески на нем не было.

Джон не пил, во всяком случае, в том смысле, который обычно вкладывают в слово «пить». Бокал вина раз в несколько дней, всегда во время еды; иногда – кружка импортного пива в жаркий воскресный день, один хороший односолодовый виски после дорогого ужина. Когда Галлахер сказал «выпить», Джон представил себе, как они сидят в баре за бокалом коньяка. Существует важное правило, нарушая которое подвергаешь себя огромному риску: никогда никуда не ходи с человеком, которого мало знаешь.

Джон последовал за Галлахером вниз по бетонным ступеням, напоминавшим спуск в бомбоубежище. Дискомфорт, который он начал испытывать, еще больше усилился, когда Галлахер – свой парень, желанный гость – распахнул дверь и немедленно направился к бару, за которым стояло прекрасное видение. Галлахер тут же вступил с ним в беседу. Джон решил заключить с собой небольшое пари, чтобы посмотреть, сколько он здесь выдержит. Он сел за столик и стал ждать Галлахера, но, обернувшись, увидел, что тот держит в руках ладонь барменши, водя по неким замысловатым судьбоносным линиям на ней указательным пальцем. Барменша с улыбкой отняла руку и, отвернув кран, стала наливать пиво, между тем как Галлахер принялся самодовольно оглядывать зал. Вручив клиенту две пол-литровые кружки, женщина послала ему воздушный поцелуй. Галлахер отсалютовал ей кружками. Как только он повернулся к ней спиной, улыбка вмиг исчезла с ее лица.

Что касается других служащих, то в баре их, похоже, не было. Джон выбрал центральный из четырех столиков, который представлял собой лучший наблюдательный пункт. Рассеявшись вдоль одной стены ниши, оформленной изображениями трагических сцен, скрестив руки и держа сумочки на коленях, сидели с полдюжины молодых женщин, глазевших в потолок. В другом конце зала, на сцене размером со столик, за которым сидел Джон, танцевала еще одна женщина. Слава богу, это не был стриптиз, танцовщица не выказывала никакого намерения раздеться, хотя двигалась в томно-искусительной манере под такую тихую музыку, что Джон едва различал ее. Стены и ковер были цвета адского пламени – единственный узнаваемый мотив. То, что все это точно походило на расхожие представления о преисподней, не снижало впечатления. Галлахер уселся напротив Джона и подвинул ему кружку.

– До часу – двух ночи тут обычно немноголюдно.

Джон жестом обвел зал.

– Что это?

Припав к своей кружке губами, Галлахер приподнял брови. Потом, поставив ее на стол, проворно слизал пенные усы.

– Местечко для понимающих джентльменов. Не беспокойтесь. Ничего такого, чего бы вам не хотелось, не будет.

В этот момент танцовщица спустилась со сцены и села рядом с Джоном. Она была безумно красива в своем черном платье, которое могло бы поместиться в кошельке для мелочи, и, вспотев от танца, блестела – этакая экосистема в миниатюре.

Джон жалобно посмотрел на своего спутника:

– Галлахер, пожалуйста.

Галлахер снова рассмеялся:

– Один бокал, советник. Это отличное место, чтобы расслабиться, если не сдерживать себя. – Обращаясь к танцовщице, он добавил: – Милая, давай, садись рядом со мной.

Та подчинилась. От следующей женщины, которая подошла к нему, Галлахер отмахнулся, и она села рядом с Джоном.

Джон пожал ей руку. У нее были катастрофически тонкие ноги, эластичные брюки еще кое-как прилегали к бедрам, но болтались вокруг икр. Шея – стебелек, испещренный прожилками. Женщина жеманно шмыгнула носом и вынула две серебряные заколки из черных волос. Заколки были просто для видимости: ни одна прядь не упала ей на лицо. Женщина принялась рассматривать заколки, будто только что нашла их в прибрежном песке, ожидая, чтобы Джон заговорил. Потом водворила заколки на место и стала разглядывать свою ступню, которой притопывала по огненно-красному ковру, выглядевшему так, словно ему пришлось принять на себя множество желудочных извержений. Ногти на ее ногах имели цвет алюминиевой фольги.

Джон все еще ничего ей не сказал. Между тем Галлахер прекрасно ладил с танцовщицей. Казалось, что между ними происходил очень серьезный разговор. Соседка Джона закурила сигарету и сделала глубокую шумную затяжку, какие доставляют особое удовольствие курильщику. Дым заструился из уголков ее губ. Еще несколько минут спустя она ушла, и Джон остался один на один со своим пивом.

О чем его не спросили после выступления, так это о том, не мучили ли его сомнения, когда он писал свои записки. Иногда сомнения действительно посещали Джона. Они всех посещают. Джона беспокоило, что дознаватели не будут осознавать моральные ограничения так, как осознавал их он. Он также опасался того, что называют «дрейфом силы»: когда применяющий силу человек, не добиваясь успеха, применяет ее снова и снова, уже более интенсивно. В конце концов, интенсивный допрос простителен только в том случае, если есть серьезные основания полагать, что допрашиваемый что-то знает. Поэтому Джон никогда и не думал, что такой допрос будет применяться к кому бы то ни было, кроме членов «Аль-Каиды».