Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

Лука закидывает гроб обратно себе на плечи и идет в сторону реки, сгорбленный да отчего-то жутко несчастный. А по глазам скользят те же домики, в обратном порядке – воскресают из небытия, простирающегося вне поля зрения, на краткий миг, чтобы затем вновь исчезнуть.

Усаживаясь в лодку, обувщик сильно ранит внутреннюю сторону ладони и с безразличием наблюдает, как у него по руке растекается бордовый кровоподтек.

– Занозил, кажется, – говорит он.

– Всякое бывает, – меланхолично замечает лодочник и отплывает от берега. Весла ударяются о поверхность воды с хлестким звуком и рождают мириады брызг, серебром переливающихся в солнечном свете.

– Вообще-то себя надо беречь, – продолжает лодочник. – Борт вон грязный, смотрите, чтоб заражения крови не было.

– Да небольшая ранка-то, не страшно.

– Вам лучше знать, – лодочник издает протяжный вздох и повторяет, невозможно растягивая слова: – Да, себя надо беречь. Для других людей хотя бы. У вас семья есть?

– Есть, – уверенно отзывается Лука и начинает часто-часто кивать, как бы убеждая в этом собственный рассудок. – Сын есть. Илюша. Он вроде как умер… но я думаю, что не умер. У него, знаете, в детстве глаза были такие… со стальным отливом. Загляденье просто! И подбородок сразу как у меня, с младенчества еще, представляете!

– Хорошо, что не умер. Детей надо беречь. У меня жена с дочкой в городе. Дочка извелась вся по мне, скучает очень. Да я уж до них вряд ли выберусь.

– Работы много? – уточняет обувщик, раскачиваясь в такт движения волн.

– Вроде и немного, а никто не отпустит.

Пораненная ладонь страшно ноет. Лука смотрит на нее и видит, как из-под содранной кожи лениво выползают капельки крови.

– А я вас в селении и не встречал раньше, – говорит он, стараясь поддержать разговор. С озера дует ветер, и в ушах стоит звон. – Хотя лицо знакомое.

– Да встречались, встречались один раз, – уверяет его лодочник. – Помню, друга вашего обсуждали.

– Радлова, что ли?

– Его, родимого. Падчерицу он тогда потерял. Я-то не знал да грешным делом чуть с ним не поцапался!

– Что-то такое было, кажется, – соглашается Лука, а затем совершенно спокойно, с будничной интонацией добавляет: – Только Радлов рассказывал, будто вас в болоте нашли недавно.

– Не припомню, чтоб я был в болоте. Но, может, запамятовал просто.

Обувщик вновь глядит на свои руки и с удивлением замечает, что и вторая ладонь вся в крови.

– Как странно, – задумчиво произносит он. – Вроде одну руку занозил, а раны на обеих.

– Думаю, вы просто лодкой давно не управляли.

– Да, да, – подтверждает Лука с излишней горячностью. – Пожалуй, что и давно.

Тут борт лодки гулко стукнулся о причал родного поселка, и Лука отпустил весла. Ладони он с непривычки сильно стер, так что весла были измазаны в крови, а кожу по краям ран невыносимо жгло.

Своему странному превращению из пассажира в рулевого обувщик не удивился, ибо «всякое бывает». Выкарабкался на берег, привязал суденышко, чтобы волнами не унесло, одним размашистым движением выдернул гроб на сушу и волоком потащил домой – спина ныла от нагрузки, так что он рассудил, что на плечах не донесет.

По дороге ему встретился местный мужичонка, подрабатывающий в свободное время на причале, и строго сказал:

– Лука, я понимаю, все свои. Но ты когда лодку мою берешь – предупреждай. Я же думал, кто-то с концами увел.

Обувщик рассеянно кивнул и продолжил свой путь. В голове у него вдруг отчетливо зазвучал детский плач.

Тридцатого сентября был холодный дождливый день. Дождь зарядил с самого утра, то усиливаясь, то превращаясь в мелкую морось, но не прекращаясь ни на миг. Под вечер он почти и не лил, а только водянистая взвесь плавала в воздухе – капли сделались настолько мелкими, что не успевали долетать до земли, ветер подхватывал их и разносил по всей округе.

Радлов сидел в своем доме на втором этаже, за столом, и с сосредоточенным видом перебирал документы. Чуть позже появилась Тамара с чашкой чая в руках. Чашку она поставила перед мужем и села поодаль.

– Я хотел взбодриться, – недовольно произнес Петр, отрываясь от бумаг. – Кофе оставался, там, в шкафчике на кухне. Попросил же сварить.

– Сдурел? – отозвалась Тома, а в голосе ее послышались до боли знакомые нотки, обычно свойственные Инне Колотовой – что-то вроде наигранного возмущения. – Тоже мне, кофе удумал пить при такой жуткой бессоннице. Да и куда тебе с твоим сердцем?

«Она определенно становится похожа на мать», – подумал Радлов, послушно выпил чай, залпом, и опять уткнулся в документы.

– С завода что-то? – уточнила Тома.

– Ага, – рассеянно сказал Петр и тут же вспомнил деда Матвея. Улыбнулся грустно, помолчал пару минут из уважения к покойнику, потом резко оживился и пояснил: – Нормы выработки. Ну и технические указания всякие. Я же теперь и добычей руды тоже заправляю, надо бы ознакомиться, как там у них все устроено.

– Ой, на двух должностях-то выдержишь? А то совсем здоровье угробишь, хорошо разве?

– Свиней сейчас нет, уже так по хозяйству можно не упахиваться. Да и на месторождении хотя бы понятно, что делать.

– А на заводе непонятно?

– А! – Радлов махнул рукой. – Там всё само. Я чаще прихожу да ухожу безо всякого занятия. Уведомления-то редко присылают.

– Кто же тогда рабочими управляет? Медь ведь кто-то должен выплавлять?

– Я устал уже говорить, что там никого нет! – вспылил Петр и от нервного напряжения даже чуть привстал со своего места, но тут же рухнул назад. Сил в нем оставалось все меньше и меньше, в сон клонило постоянно, хотя глаза не закрывались, а вспышки ярости случались в последнее время часто, но почти сразу изматывали.

После подобных вспышек наступала жуткая апатия, так что Петр молча поник над столом, но читать больше не стал, а просто уставился куда-то в пустоту отрешенным, мутным взглядом.

В какой-то момент глаза его до такой степени остекленели, что Тома испугалась и воскликнула:

– Что? Плохо?! Таблетку принести тебе? Или ляжешь?

– Нет-нет, – очнулся Радлов и изобразил на своем тусклом лице улыбку. – Так я, задумался.

– Не пугай меня больше. У тебя такой вид был, как будто всё, отходишь уже.

– Матвея просто вспомнил. Иногда до сих пор не верится, что он умер. Не знаю, как в поселке зиму без него переживут. Утром просто говорили об этом, когда я в больницу…

– Опять к этой ездил? – злобно перебила Тамара.

– Да, я навещал Иру, – подтвердил Петр, с сильным нажимом на имени. – Ну а как? Родня ее знать не желает, ни мать, ни сестра так и не появились в палате. Обидно просто за девку. Ладно, хоть в себя пришла. Под капельницей, конечно, есть-то нельзя, но хоть на живого человека походить стала, – выдержал небольшую паузу и продолжил извиняющимся тоном: – Ты не сердись на меня. Все-таки дело прошлое. А Матвей, вечная ему память, Ирку принял, и ухаживала она за стариком очень хорошо. Несправедливо с ней обошлись, я считаю. Тем паче, ей теперь вообще некуда податься, лежит на койке и ревет от страха, что на улице окажется…