Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

– Тебя нет. Ты в болоте утонул, я знаю.

– Меня-то, может, и нет, – отзывается бригадир. – Но задание от завода есть. Помнишь, я предупреждал?

– Мне все равно, – отвечает Лука и добавляет с безразличием: – Тебя нет.

Бригадир наклоняется к нему ближе и шепчет в самое ухо, испуская изо рта могильный холод, от которого кожа покрывается инеем:

– Так уж и все равно? Даже не взглянешь, что у завода внутри?

Обувщик закрывает глаза, пытаясь скрыться от назойливого гостя, ибо если ты видишь то, чего нет – значит, оно живо одним лишь твоим зрением. Но гость не исчезает. Лука все еще чувствует иней на своей щеке и слышит голос:

– Неужели ты хочешь, чтобы тебя тащили силком?

Голова начинает болеть. Тупая, ноющая боль стопорит мысли, в очередной раз обращая их стройное течение в неразборчивый хаос, и вновь опрокидывается время, и если когда-то шел дождь, то это – сейчас, и если когда-то не было дождя – то это сейчас, и удушливая пелена дыма обволакивает туловище, подхватывает его, заставляет подняться и сделать шаг.

Лука покорно выходит на улицу. Ночной холод кусает его за лицо и руки. Дома глядят исподлобья, а опустевшие участки между ними напоминают выжженные пепелища.

– Разве кто-то горел? – спрашивает Лука.

– Пока еще нет, – говорит бригадир и мрачно улыбается.

Озеро в темное время суток черным-черно, лишь по редким красноватым отблескам можно угадать, насколько загрязнена в нем вода. В воздухе стоит водяная взвесь, частицы ее садятся Луке на одежду, на волосы и на лицо, скапливаясь в итоге над верхней губой и бровями. Лука медленно облизывает губы и ощущает горечь.

Завод возвышается над селением бесформенной глыбой с тремя торчащими вверх отростками.

Завод гудит.

Лука подходит к нему один, не понимая, в какой момент бригадир пропал.

Автоматические двери плавно раздвигаются, и гул становится громче. Обувщик делает натуженный вдох, держит воздух в себе, как будто пытается надышаться перед смертью, затем резко выдыхает и входит внутрь. Двери за спиной захлопываются.

С клацающим звуком загорается слепящий свет под потолком, и Лука обнаруживает перед собой огромное пустое пространство с белыми стенами и темно-серым бетонным полом. В некоторых местах пол потрескался, и сквозь трещины угадывается какое-то равномерное движение, но что именно там двигается – не разобрать.

Пустое пространство растягивается на несколько десятков метров вперед. Вдали обувщик видит вертикальную трубу, а позади нее – прозрачную мембрану во всю стену, за которой стоят станки. Обувщик идет вперед и начинает угадывать детали. Труба тянется с самого верха, от крыши здания. Она поделена на поперечные сегменты и напоминает гортань великана. Некоторые сегменты сужаются и расширяются каждую минуту, испуская пар.

Пройти сквозь прозрачную мембрану, растянувшуюся за трубой, не удается, поскольку никакого входа нет.

Лука озирается по сторонам и сбоку видит узенькую лестницу, ведущую на площадку на уровне второго этажа. Эта площадка нависает над станками – вероятно, с нее должны следить за работой всех механизмов. Вокруг нее висит мягкая металлическая сетка. Перед лестницей установлено заграждение, но теперь оно открыто.

Лука поднимается наверх. Его обувь гулко стукается о железные ступени, и воздух рядом с ним наполняется звоном. Сама площадка в ширину не больше полутора метров, но очень длинная. По правую руку тянется череда дверей. Некоторые из них без подписей, на других прибиты таблички с указанием фамилий и должностей.

Обувщик прислушивается к своему неровному дыханию и продвигается вперед, осматривая каждую дверь. На третьей из них значится: «Гуревич, главный бухгалтер». Лука дергает ручку – заперто. На пятой опять висит табличка: «Виноградов, глава отдела внешних связей». На восьмой указано: «Артемьев, заместитель директора». Так Лука доходит до десятой, последней, двери, на которой серебряными буквами выведено: «Мелехин, директор».

Эта дверь чуть приоткрыта. Обувщик тянет ее на себя и видит тесный кабинет с желтыми стенами и большим дубовым столом у дальнего конца. За столом сидит какой-то человек в черном костюме. Он уткнулся в бумаги, и лица не видно.

– Мне сказали, для меня есть задание, – неуверенно произносит Лука.

Человек некоторое время сидит без движения, потом дергает своими белыми руками, как кукла, расправляется одним неуклюжим движением и устремляет в сторону посетителя неживой взгляд. Глаза у человека ссохшиеся, желтые да словно из воска вылепленные, зубы обнажены, а щеки и нос впали. Лука с ужасом понимает, что перед ним полуразложившийся мертвец в погребальном костюме.

– Вы гробовщик? – медным голосом интересуется мертвец, хотя его разваливающийся рот при этом не двигается.

– Я только для Илюши делал, – как в тумане, отвечает Лука и проходит дальше.

– Но делать умеете?

– Умею.

Обувщик дотрагивается до гладкой поверхности стола, наклоняется к мертвецу как можно ближе, но тот никак не реагирует – глядит восковыми огарками глаз в одну точку да только белыми ручками шевелит, и то как-то неряшливо и невпопад: пытается сжать пальцами лист бумаги, но пальцы не слушаются, бумага падает на пол.

Тут Лука замечает, что из спины трупа торчит тонкая металлическая труба, уходящая куда-то под потолок. В трубе есть прорези с обеих сторон, и именно оттуда идет голос.

– Нам нужны гробы, – доносится из прорезей.

– Сколько?

– Сколько сейчас человек в поселке? – голос становится механическим, начинает трещать и прерываться помехами, словно передача на радио.

– Тридцать три пташки кружат вокруг меня, – произносит обувщик, как зачарованный. – Значит, тридцать три человека. Очень многие уехали, – он выдерживает паузу, явно что-то высчитывая, и добавляет: – Со мной тридцать четыре.

Из трубки отвечают прерывисто и тихо, сквозь глухую рябь:

– Значит, вы сделаете тридцать четыре гроба.

– И себе тоже? – уточняет Лука, обливаясь холодным потом.

– И себе тоже. Как же мы вас обидим, – на той стороне кто-то гулко смеется, но смех почти сразу заглушается помехами.

Обувщик трясется от нервного напряжения и не смеет сдвинуться с места. Не двигается и мертвец, ведь он по-настоящему умер и управляется прикрепленной сзади металлической трубкой. Он – ширма для видимости живого собеседника.

– Кто ты такой? – спрашивает Лука, переборов страх.

Из прорезей долгое время доносится лишь белый шум, затем в нем начинают угадываться отдельные звуки. Звуки нарастают, складываются в невнятный ответ:

– Я… то, что против… жизни.

– Смерть?

– То, что против жизни, – повторяет механический голос и замолкает. Помехи звучат еще некоторое время, но вскоре обрываются и они.