Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

У самого забора Петр остановился, потрогал деревянную конструкцию, попытался ее расшатать, проверяя на прочность, и сказал:

– Забор-то, положим, крепенький, доски толстые. А навес проломить может в случае чего… переделать бы, а?

– Уж взрывчатку заложили. Взорвем да переделаем, – и бригадир махнул рукой, как бы показывая, что непоколебимая вера в «авось» никогда еще его не подводила.

Лука, покинув территорию месторождения, тут же свернул налево и вдоль заборчика направился к западной расщелине, по пути размышляя, что предпринять дальше – то ли по пустоши побродить, то ли спуститься к монастырю, дома ведь все равно никто не ждет, так можно и среди ночи вернуться.

Впрочем, через некоторое время он ощутил ноющую боль в ногах, так и не добравшись до выхода из селения. «Ну, здравствуй, старость», – подумал обувщик, улыбнулся собственной шутке и принялся искать место для отдыха поближе. Невдалеке на солнце мерцал небольшой ставок, разлившийся от избытка подземных вод – дальним своим краем он сливался с заболоченным участком, подпитываясь его грязной мутью, а ближним – почти облизывал основание забора. Однако между водой и досками, плотно вбитыми в землю, оставалась узенькая полоска. На этой полоске произрастало хилое деревце с кривыми ветвями и скудной пожухлой листвой, которая начинала умирать, не успев целиком распуститься, а внизу, у корней дерева, лежал большой камень округлой формы. Лука решил остановиться здесь хотя бы ненадолго, тем более, что шум от работ сюда практически не доходил, а навес, приделанный к верхушке заграждения, защищал от яркого дневного света, режущего глаза, и танцующей в воздухе пыли.

Обувщик кое-как добрался до камня, одну ногу промочив в ставке, постелил куртку и примостился сверху. Перед ним расстилалась рябая, посеребренная пылинками поверхность воды – Лука с умиротворением наблюдал за этой влажной рябью, постепенно впадая в приятное забытье. В голове у него пульсировало, мерное биение сердца расходилось дрожью по внутренностям, глаза начали слипаться, неизбежно клонило в сон…

Однако почти сразу он увидел на той стороне водоема, у болотца, какую-то дергающуюся громаду, потому проснулся да стал внимательно следить. Громада некоторое время раскачивалась из стороны в сторону, будто потревоженная ветром, затем оторвалась от своего места и двинулась по краю ставка. Обувщик узнал подвыпившего Шалого.

– Ого, Лука-счастье! – крикнул тот. – Загнал сынишку в петлю и радуешься, да? Вижу, что радуешься, аж улыбка до ушей!

– Поди прочь, не до тебя! – ответил Лука и погрозил кулаком.

Шалый скривил недовольную мину, но задерживаться не стал – он явно куда-то торопился. Краем глаза обувщик приметил, как Бориска через служебный вход прошмыгнул за деревянное ограждение, но значения тому не придал. Вновь напала на него дрема, рябь на поверхности ставка превратилась в мягкую простынь, но пролетела какая-то птица над самым водоемом, погрузила туда свои крошечные когтистые лапки, разорвала призрачную простыню, прошуршала крыльями почти у самого лица Луки и окончательное прогнала сон.

«Птица – интересно, живая или… опять?» – подумал Лука. Помотал головой, стряхивая с себя остатки дремотной лености, расправил плечи, усаживаясь поудобнее на камне, и вдруг вспомнил свою беседу с Радловым – ту ее часть, которая касалась веры. Тут же промелькнуло в мыслях этакой искоркой: «Петр говорит, есть Бог. Только как же представить Его?».

Рассуждения Луки начали цепляться за все недавно виденные им предметы и выхватили из бессвязной череды образов два черных крыла.

«Итак, Бог как птица, – пронеслось в голове. – Залетает в дом, кружится, кружится, но, не найдя ничего своего , выпархивает наружу, оставляя печать проклятия».

«Тогда, может быть, Бог обитает в церквях?» – спрашивал Лука сам себя, ибо и всегда на сложные темы размышлял двумя разными внутренними голосами, словно распределял роли между половинками своего сознания – ему казалось, что истина рождается если не в споре, то уж по крайней мере в диалоге, потому даже в одиночестве он старался выстроить диалог.

«В церквях? Отчего же тогда нет наставления слушателям в храме? Отчего там совершается торговля, если это запрещено? Нет, в церквях нет Бога».

«Но если Бог просто есть? – не унимался второй внутренний голос. – Проявляется через Вселенную и звезды, через великое и сиюминутное?».

«Увы, – был ответ, – мир есть лишь случайное нагромождение вещей и событий, и всё великое, всё сиюминутное в нем столь же случайно. Откровения бывают ошибочны, человек в своих поисках приходит не туда, куда бы желал, более того, поиски вовсе могут оказаться тщетными».

«Выходит, Бога…

…вообще нет?».

«Пожалуй, так».

«Ну а если… если отказаться от мысли, будто человек – венец творения? Признать человека побочным продуктом жизни, а не ее целью?

Тогда Богу было бы совершенно незачем появляться и проявляться в жизни людей, даже и существуя! Иными словами, можно предположить, что человек для высшего миропорядка ценности не имеет, но Бог в мире все равно есть, только ради чего-то или кого-то другого – не для человека».

«Предположить-то можно, однако в этом случае Бог проявлялся бы в нерушимом природном порядке».

«Разве это не так?».

«О, нет! Ежегодно и ежечасно нарушается природный порядок – летом идет неуместный град, зимой вдруг тает снег, как у нас недавно. Природа – скорее механизм, и, как в любом механизме, в ней случаются сбои. Едва ли сбои происходили бы в божественном механизме.

Да и в конечном счете, если Бог есть, его присутствие должно хоть как-то ощущаться…».

Лука отвлекся от разделения своих мыслей по ролям, огляделся. Он сидел на камне один. Видел рябую поверхность воды, подернутую сероватой дымкой из пыли, хилое деревце рядом, белое небо с голубыми просветами, белое же солнце с желтой короной, черную деревню вдали, за озером.

«И за всем этим должен проступать образ Бога? Если приглядеться, верно?» – уточнил он сам у себя.

Но, как ни всматривался, как ни пытался проникнуть сквозь материю – видел лишь воду, хилое деревце, небо, солнце и черную деревню. Больше ничего. Какой, в самом деле, смысл в этом нелепом нагромождении, грубо слепленном из живых тканей, камней и гнили?

«Смысл! – возликовал внутренний голос. – Вот именно! Бога доказало бы наличие смысла!».

«Только смысла нет, – и Лука подавил ликование в своей душе. – Всякий смысл субъективен, а Бога объяснил бы лишь объективный, универсальный смысл, то есть соразмерный Богу и не зависящий от точки зрения. Но объективности не существует никогда, нигде, ни в чем, ибо все познается через призму человеческого восприятия».