Тёма Шумов - Тиховодье

Гаврилов вернулся к столу и взял в руки планшет.

– Нет убежища. Нет спасения. Теперь вы должны понять это. Понять и принять. Другого выбора у вас нет. Либо всю оставшуюся жизнь пребывать в иллюзиях и пытаться убежать от самого себя, либо вырваться, наконец, из плена, открыть глаза и разрушить стену.

– В начале детство. – Врач вновь принялся листать текст, будто сверяясь с ним. – Вот где находятся причины всех наших неврозов, причины взлетов и падений. Вся наша последующая жизнь уходит корнями в несколько первых лет. Мы думаем, что нам нравятся низкорослые блондинки, однако достаточно одного честного взгляда вглубь самих себя и нашу мать, и вот мы уже вынуждены признать, что просто ищем ее подобие. Мы думаем, что не перевариваем самоуверенных жадных типов, но не опасаемся ли мы просто встретить очередное воплощение своего отца?

– Какая милая фотография, – он повернул планшет в сторону молодого человека, демонстрируя изображение на экране. – Она говорит, что мальчик рос в достатке. Никогда не знал отказа ни в чем от любящей его матери. Маменькин сынок, говорят про таких.

Гаврилов отвернулся и отошел к окну. Пожевав тонкие бледные губы, он продолжил, но теперь его голос стал жестче, слова обратились в мелкий гравий, вылетающий из-под колес грузовика.

– Но в то же время иногда по вечерам в их идиллию вторгается третий, злобный, похищающий у мальчика внимание матери, а от него чего-то постоянно требующий, грозящий ремнём, дающий подзатыльники. Ситуация возможно уже тогда усугублялась конфликтом между родителями при котором мать принуждала ребенка делать выбор чем еще больше отдаляла сына от отца, который только что не демонизировался в чёрно-белом не знающем полутонов детском сознании.

И снова слова потекли как песок, не причиняя никакого вреда. В интонации стали преобладать нотки сожаления. Катя решила, что это был своего рода психологический прием – удар, а затем катарсис. Доктор Гаврилов действительно знал свое дело – умело строил речь, подбирая слова и манеру произношения.

– Добавьте сюда любовников и любовниц, и вы получите такой винегрет, такую взрывоопасную смесь, которая способна будет взорвать даже голову крепкого мужика. Что уж тут говорить о сознании ребенка. Для этой смеси нужен только детонатор, и он, разумеется, нашелся. Это похоже на известную фразу – если в первом акте на стене весит ружье, то в последнем оно обязательно выстрелит. Мы даже не осознаем того насколько много подобных толчков к нервному срыву, и дальше к безумию, нас окружает. Вы никогда не считали сколько раз, возвращаясь из кафе на учебу, в троллейбусе вас задевали другие люди? Толкали, наступали на ноги? Уверен, что нет. В обычном состоянии человек не обращает внимания на подобные вещи. Они для него сливаются в обыденный фон, как и косой взгляд девушки за прилавком, ядовитое слово, брошенное коллегой. Этих толчков ежедневно сотни, но мы не замечаем их, в отличие от человека в пограничном состоянии. В состоянии предпсихоза любой подобный толчок способен сдвинуть его психику. Способен стать именно тем детонатором, что взорвет сознание.

Психотерапевт обернулся и посмотрел прямо на Екатерину. Она подняла руку, собираясь поздороваться и извиниться за вторжение, но его взгляд проследовал дальше, ни на мгновение не задержавшись на ней.

Он не замечает ее. Он что слепой? Или все дело в ней? Она посмотрела на свою руку. Нет, она не стала прозрачной. Ущипнула себя за ухо и почувствовала обычную обжигающую боль.

– И что же это могло быть в нашем случае? – Гаврилов с грустью покачал головой, будто от чего-то отказывался. – Какой еще более страшный и сильный толчок могла приготовить ему судьба, чем гибель любимой мамочки, произошедшая прямо у него на глазах и таким образом, что он просто обязан будет в последующем в её смерти обвинить себя? Грузовой фургон вышибает ей мозги, ее кровь на его штанишках. Она погибает, спасая сына, буквально вытолкнув малыша из-под колес автомобиля.

Фургон вышибает ей мозги? Фургон «Скания» с изображением улыбающейся божьей коровки на кузове? Фургон, водитель, которого одет в клетчатую рубашку, и перевернутую козырьком назад выцветшую бейсболку? На ключах в замке зажигания болтается брелок в виде парня с огромным половым членом? О чем говорит этот напыщенный и ухоженный петух? На что он намекает? Если он о ней…

– Чувство вины и потери. Что может быть хуже?

…значит сидящий на диване парень – это ее сын.

Она почувствовала тошноту, хоровод лиц вернулся, закружив вокруг нее. И большую часть этих лиц она теперь узнала. Это были лица людей, которые когда-то окружали Максима.

Здесь были его отец (ее муж) и его любовница (ее подруга). Они целовались в прихожей. Рука мужа, задрав подол платья, блуждала под тонкой материей женщины с короткими черными волосами. Потом Александр посмотрел в его сторону и рявкнул, чтобы он убирался в свою комнату.

Тут был ее любовник. Алексей посадил ее на тумбу в ванной и неистово трахал. Его зад ходил вперед-назад, ее ноги, скрещенные у него на пояснице, содрогались, а сын наблюдал за этим сквозь щель неплотно закрытой двери. Переживания, орущего в бумбоксе Стивена Тайлера, который боялся уснуть и пропустить хоть мгновенье [9] Отсылка к песне "I don't want to miss a thing", группы AeroSmith в которой есть подобные строчки. , и громкие гитарные рифы Aerosmith, заглушили не только их стоны, но и скрип приоткрывшейся двери. Алексей настолько торопился вставить ей, а она настолько желала как можно скорее раздвинуть перед ним ноги, что никто из них даже не подумал о том, чтобы запереть за собой дверь.

– Очень быстро настал момент, когда вина разрослась настолько, что ей уже было мало ребенка, и она стала заполнять весь окружающий мир. Первым, конечно, она поглотила отца. Ведь он был таким холодным и безразличным, что казалось, и не грустил о смерти матери. К тому же он уже до этого превратился в исчадие ада, благодаря семейным конфликтам.

Голос Гаврилова снова окреп, набрал силу и грохотал как артиллерийская канонада. Слова превратились в свинцовые пули. Они вонзались точно в сердце.

– Вина почувствовала вкус крови. Ей понравилась жертва, принесенная мальчиком, и за отцом последовал любовник матери, явившийся одной из причин, по которой их семья так и не смогла пережить свой кризис.

Хоровод ускорил вращение. Ей казалось, она услышала барабаны, задающие его темп. Перед ней пронеслось разбитое лицо Михаила – соседа и приятеля ее сына. Рыдая, он просил не бить его больше. Круглый упругий зад, под обтягивающими джинсами принадлежавший матери Мишки. Учительница Макса с безумными выкаченными глазами, увеличенными оптикой близоруких очков, растрепанными волосами замахивается на него длинной указкой.