Иван Белов - Заступа

— Кто знает, — неопределенно пожал плечами Бучила. Делиться новостями с домовыми желания не было. Парни горячие, испортят дело, спугнут нечистого, тогда и мальчишке и Лукерье конец. Всему время свое. — Как пощупаем, так и скажу.

— Уж я бы пошшупал яво, — Авдей кровожадно облизнул мокнущий шрам. — Ты, Заступа, обещай, ежели сыщешь душегубца, отдашь его мне.

— Тут уж как повезет, — уклонился от ответа Бучила. — Кохтуса спрашивал? Коряга старая знает все обо всем.

— Не разговариваем мы с ним, — Авдей разом поник. — Десятый год в смертных врагах, с той поры как в Хролином логе убили двух лешаков. Пню мохнатому возомнилось будто то мои ребяты наделали.

— А не твои? — прищурился Рух.

— Не мои, — умело соврал Авдей и поспешил оставить неприятный разговор. — Ты, Заступа, помни про уговор.

— Помню, Авдей, — Рух повернулся собираясь уйти и спросил. — А с трясцовцем чем дело закончилось?

— Помер, — глазки домового стали невинными. — Хлипенек оказался, не выдержал сурьезного разговору, так уж видать написано на роду. Ребяты его и пальцем не тронули.

— Ага, не тронули. Ты, Авдей, не против, если я подменыша к тебе на время определю?

— Нянькаться я люблю.

— Вот и договорились. Бывай, Авдей.

Бучила пошел прочь от овина ускоряя шаг. Снились ему в тот день церковь, говорящие мыши и пальцем никого не тронувшие домовики. Хоть не ложись.

Вторая ночка по всем приметам обещалась быть стократ веселей, в первую нечистый силы опробовал, пощупал защиту, наметил самую малую слабину. Умный сучара попался, тупой сразу бы на приступ пошел и по харе бы получил. Нет, этот хитрый, а хитрых надо от хитрости отучать. Не доводит она до добра…

Едва зябкая темнота окутала церковь, Бучила расположился на старом месте, приветливо кивнул святым, отведал вина, блаженно причмокнул и вытянул ноги, любовно баюкая на коленях первейшее средство от любых хитрецов — короткую пищаль с толстым, расширенным дулом, прозванную волкомейкой и стреляющую вместо одной пули, целой пригоршней. Первым на Руси волкомейку изготовил новгородский оружейник Якун Сырохват, взяв основой европейские образцы. Армейским умникам этакая диковина на по нраву пришлась — бьет недалече, разлет огромный, только огневые припасы переводить. Так и не пошла волкомейка в войска и скоро все бы забыли о ней, если бы короткая и ухватистая пищаль не полюбилась дворянской охране, разбойникам, грабителям, авантюристам и прочей шушере, любящей палить в упор и чтобы наверняка. На расстоянии десяти саженей волкомейка производила чудесный эффект, разрывая человека на кровавые лоскутья. Шутка ли, почти четверть фунта железа и рубленного свинца, вылетающих как из крохотной пушки, оставляя жуткие рваные раны, отстрелянные конечности и перемолотые кишки. Для пущей надежности в тело залетают обрывки пыжа, первой попавшейся грязной тряпки чаще всего, оставляя шансы на излечение равные примерно нулю. Короткую пищаль можно запросто укрыть под кафтан и вдарить в нужный момент, а перезарядка занимала вдвое меньше по времени, причем в ствол можно засыпать хоть гвозди, хоть горстку камней. Церковь тут же объявила волкомейку оружием Сатаны и наложила строжайший запрет на производство, продажу и ношение. Пойманные на месте преступления с волкомейкой приговаривались к усекновению рук. Ага, кого бы это остановило. Лихой народишко распробовал прелести волкомейки, а умельцы с радостью покрыли спрос. Вот и Бучила не удержался и себе по случаю прихватил…

Прикосновения к резному увесистому дереву и ледяному металлу вселяли уверенность. Из такой жахнешь — клочки по закоулочкам полетят. Рух не поскупился, зарядил серебром, для хорошего дела не жалко. Серебро потом можно, ежели не брезгливый, после выстрела обратно вернуть. А Бучила не из брезгливых, в таких говнах копался, не приведи Господь Бог.

Лукерья начала отчитку, слова молитвы поплыли в пахнущей ладаном темноте.

— … прииди и вселися в мы, и очисти мы от всякие скверны, и спаси Блаже, души наша…

Рух уловил испепеляющий взгляд попа и спросил:

— Что?

— Нельзя с оружием в храм, — укорил Иона.

— А-а, — протянул Бучила. — То есть богомерзкий упырь забросавший церковь могильной землей, тебя уже нисколечки не смущает, а самопал, значит, чего-то не то?

— Нельзя с оружием, — обреченно повторил Иона.

— Иди, покажу как из красоты этой в живого человека палить, — от чистого сердца пригласил Рух и видя ужас на лице священника, тут же поправился. — Ну не в живого, вдруг нечистый полезет, руки мне оторвет, а тут ты ему срам отстрельнешь.

— Нельзя оружие, грех.

— Заладил, грех-грех. Нешто не грешил? Чем бабу будешь оборонять, беседу с нечистым ндравоучительную проведешь? Засовестишь? Ты это словоблудие брось. Рука нужна твердая, верный глаз, да что ни будь острое, тяжелое иль огнебойное, лучше освященное да с серебром. Без оружия ты не воин Христов, а пачкун свойских штанцов. Молодцов патриарха из Святой сотни видал? Каждый при пищали, а тот же монах.

— Им можно…

— И тебе можно, — убеждающе сказал Рух. — Хошь напомню про латинянские монашие ордена? Тамплиеров, тевтонов, Калатраву? Чёй-то с оружием все и орудуют залюбуешься.

— Ну наверно, — дал слабину Иона и тяжко вздохнул. — Учи, а грехи потом замолю.

— Во, слова не мальчика, но мужа, другой разговор, — обрадовался Бучила. — Граблями не лезь, смотри и запоминай. Видишь полочку и порох на ней? Если его подпалить, огонек в энту дырочку пролезет и ага, жахнет ружжо. Главное не забыть супротивнику дуло направить в живот.

Рух на всякий случай показал, как упирать приклад в плечо и откуда вылетает всякая смертоносная дрянь.

— Фитиль зажженным держи, — упырь подул на тлеющий фитилек, подсветив багровым бледное, худое лицо. — Капризный, зараза, боится сырости и ветерка. Загогулину железную зришь? Жагрой зовут, по мудреному — серпентин. Нажмешь, фитиль к пороху припадет. Глаза зажмуривай, сейчас же пальнет. Вот и вся наука. Смекнул?

— Смекнул, — заверил Иона так истово, что Бучила сразу понял — монах ни хрена не смекнул. А и шут с ним, неохота возиться.

Рух похлопал попа по плечу и отправился в незапланированный обход. Проверил дверь, поковырял пальцем стену, попил вина. Всюду тишина и покой.

— Матушка! — от звука детского голоса Руха едва не хватил кондратий. — Матушка!

Дрожащий голосишко поднимался из-под земли, глухим эхом отражаясь от стен. Ну вот, началось.

— Матушка, где ты?

Лукерья сбилась, Рух подскочил гигантским прыжком и прошипел:

— Не вздумай отвечать, слышишь? Не вздумай!

Лукерья застонала, продолжив читать.

— Страшно мне матушка. Темно тут, забрала бы меня, — невидимый ребенок умело давил на потаенные струны любой материнской души. — Матушка.