Владислав Тихонов - Наследство одержимого

Яркий-яркий сентябрьский день. Их строят во дворе школы идиотской колонной по два и с песней ведут в старый городской парк. Там, на пустой площадке позади аттракционов (карусельки с облупленными синими лошадками, скрипучих качелей и неизменных гигантских шагов), кружком выстроились передвижные клетки. В глазах — рябь от сетки и ржавых прутьев, за которыми в темных квадратных пространствах обещанно маячит нечто живое. Лучше всего видно свалявшийся бок бурого медведя, в который ударяет желтая карамелька, брошенная кем-то из одноклассниц. А вот — длинные, немного потрепанные зеленые перья чуть-чуть свисают между редкими прутьями («Глядите, павлин! Павлин! Настоящий! Вот бы хвост распустил»)… Но самая густая и самая шумливая толпа — рядом, между спящими в фанерном домике неинтересными хорьками и мечущейся перед решеткой ободранной пованивающей лисой. Дмитрий протискивается вперед, едва не утыкается лбом в мятую и неразборчивую жестяную табличку на загородке, потом задирает голову…

Два его глаза, скользнув по грязной клетке, вдруг останавливаются, встретившись с чьим-то третьим — единственным, круглым, карим, с кусочком какой-то темной слизи в уголке (другого глаза рядом не было — только красноватая склеенная щелочка под набрякшим веком). Этот чужой единственный глаз окружала морщинистая темно-розовая кожа и желтовато-серая с прозеленью шерсть, но глаз все равно был не звериный. Не звериными были и маленькие волосатые пальцы с плоскими черными ногтями, вцепившиеся в яркий морковный огрызок. А вот коренастое, приземистое, густо оволошенное тело с тонким хвостом и вялыми кожистыми довесками под выпуклым брюхом было, пожалуй, звериным.

Карий не-звериный глаз не выдержал взгляда 12-летнего Дмитрия и сморгнул. Зеленоватая длинномордая голова резко повернулась, демонстрируя светлое не-звериное ухо, потом Существо вскочило на задние ноги и, прижимая к груди морковинку, легко бросилось на дощатую полку, приколоченную к задней стенке клетки. Каждое его движение находило живейшие отклики за загородкою.

— О-о, гляди! Прям акробатка! Раз-раз — и запрыгнула!

— А ручонки-то, ручонки — совсем как у тебя…

— Машка, он, кажись, на тебя похож…

— Дурак! На тебя больше похож!..

— …а чо жопа-то такая красная — выпороли, что ли?!

— Кирпичом натерли!..

— Ха-ха-ха-ха! Ой, умора! Ух-ху-ху-ху!..

Существо, привычно и равнодушно озираясь, принялось доедать свою морковь. Оно вкладывало в это действие всю серьезность, дарованную ему природой и столь странно роднившую его с теми, кто сейчас шумел и кривлялся по ту сторону клетки. Иногда оранжевые кусочки летели у Существа изо рта, и оно, не переставая жевать, деловито и торопливо выбирало их из своей шерсти…

О чем думал Дмитрий, глядя сквозь решетку на это странное живое сочетание не-человеческого и человеческого?… Ясно одно: именно тогда, у той самой клетки и произошло с ним нечто непоправимо важное — то, что навсегда изменило его, растравив в нем его истинную сущность и тем самым жестоко противопоставив его всем ему подобным…

…Свой план он разрабатывал долго и не по-двенадцатилетнему тщательно. Побывав в зверинце на следующий день, он, насколько это было возможно, изучил устройство клетки. Потом обошел зверинец снаружи и как следует осмотрел его сплошную высокую ограду, собранную из размалеванных фанерных щитов. Еще день спустя Дмитрий впервые в жизни не пришел ночевать домой. Наутро его, разумеется, встретили поркой, задавая при этом разные подобающие случаю вопросы, но Дмитрий лишь молчал — не столько зло, сколько равнодушно, — и думал о том, куда отец мог спрятать гвоздодер…

Следующую ночь Дмитрий также провел вне дома, довершая работу, начатую накануне. Подкоп под фанерный щит позади клетки с хорьками был углублен и расширен с расчетом на то, чтобы пролезть не только Дмитрию, но и его предполагаемой добыче. При малейшем подозрительном звуке Дмитрий готов был, прижимая к себе свою лопату без черенка, тенью кинуться за карусель. Но, к счастью для Дмитрия, все звуки были на его стороне. Вот за оградой раздался проникновенный и долгий икающий крик осла — что ж, тем лучше.

Меньше слышно шорох лопаты. Вот где-то на дальней аллее заголосил чей-то подгулявший баян, подхваченный вразнобойным рёвом, — очень хорошо. Пусть отвлекает пропойцу-сторожа, торчащего в кассовой будке… Впрочем, Дмитрий и сам хорошо и надолго отвлек старика, ухитрившись незаметно поставить на окошко кассы непочатую бутылочку русской. Бутылочкой разжился на рынке загодя — не купил, разумеется, а виртуозно выхватил из чьей-то раскрытой кошелки.

Окончив копать, Дмитрий проскользнул в вырытый лаз и подкрался к манившей его клетке. При свете полной луны и фонаря на дальнем столбе он разглядел сидящее на полу Существо. Оно дремало, завалившись в угол и прикрыв голову согнутой рукою…

Передняя стенка состояла из сплошной крепкой решетки, задняя была наглухо забита железными листами — не было и речи о том, чтобы пытаться взломать их. Дмитрий и не пытался, так как знал, что сбоку имеется маленькая дверца. Запертая на тяжелый, внушительный амбарный замок, она, тем не менее, висела на таких старых и разболтанных петлях, что Дмитрий со своим гвоздодером потратил на их взлом не больше пяти минут. Словно по просьбе, вновь заикал у себя в загончике осел, и треск выворачиваемой петли потонул в этой ослиной захлебывающейся икоте. Дверца повисла на дужке замка, Дмитрий отодвинул ее и протиснулся в клетку.

Существо в углу, давно проснувшись, беспокойно крутило головой и моргало единственным глазом. Дмитрий, не думая о возможном сопротивлении, быстро и спокойно приблизился и, стараясь не делать лишних движений, выхватил из-за пазухи заготовленный мешок. Существо же почти и не сопротивлялось. За свою жизнь оно пережило немало подобных моментов, и все они заканчивались примерно одинаково: мешок после тряских и непонятных перемещений ставили наземь, развязывали, Существо выпускали, а потом неизменно ласкали и кормили…

Дмитрий не помнил, как он протащил тяжелый, теплый, чуть шевелящийся рогожный узел под оторванной дверцей клетки, как выволок его через вырытый лаз за ограду зверинца… Правда, тогда же он спохватился, что забыл в клетке гвоздодер. Пришлось возвращаться. Пока он бегал, мешок с Существом, оставленный возле ограды, отполз метра на два в сторону, в кусты — Дмитрий не сразу нашел его там. А потом резко взвалил на плечи и почти побежал по парку, прогибаясь под живой теплой тяжестью, в самый глухой и забытый всеми угол, где среди столетних лип и густейшей кленовой поросли темнели развалины старой-престарой беседки…

Как только голова Существа показалась из развязанного мешка, Дмитрий тотчас накинул ему на шею веревочную петлю. Существо заупиралось, тревожно зачирикало на своем языке, крутя длинномордой головой и зло и беспомощно разевая рот. Его волосатые пальчики цеплялись за крученую удавку, выщипывая пеньковые волоконца, а Дмитрий все туже накручивал на руку свободный конец веревки, пока она, наконец, не натянулась, и полузадохшийся пленник с жалобным свистящим похрюкиванием не поволокся по усыпанной битым кирпичом земле. Дмитрий дернул рукою. Существо вскрикнуло, схватило веревку и попыталось отнять ее у Дмитрия. Дмитрию понравилась эта игра, он сипло засмеялся и чуть ослабил веревку. Существо рвануло ее и само рванулось в сторону, но тут же пожалело об этом, завизжав от новой боли и удушья…