Дэн Симмонс - Лето ночи

Джим Харлен пришел к выводу, что это лето даже летом считать нельзя.

Началось оно с того, что он сломал так не вовремя себе руку и чуть не расколол черепушку, но даже не может вспомнить, как это произошло. То ужасное лицо всего лишь сон, ночной кошмар. Затем, когда он наконец поправился достаточно, чтобы выйти из дому, один из ребят, с которыми он дружил, погиб на своей треклятой ферме, а остальные попрятались по домам, как черепахи, втягивающие свои чертовы головы под панцирь. И конечно, этот дождь. Дождь, который лил целыми неделями напролет.

Первые несколько недель, которые он провел дома, мама оставалась с ним каждый вечер, тащила ему всякие вкусности, когда он хотел есть или пить, а потом смотрела вместе с ним телевизор. Все было почти как в старые дни, за исключением, конечно, того, что теперь рядом не было отца. Когда оказалось, что Стюарты пригласили и его маму тоже на ферму дяди Генри, Харлен места себе не находил от беспокойства, потому что она имела привычку пить больше, чем следовало, громко хохотать и вообще строить из себя подвыпившую дурочку. Но, как ни странно, вечер прошел отлично. Харлен больше помалкивал, но ему было хорошо с друзьями и даже интересно слушать, как Дуэйн распространяется о межзвездных путешествиях, о космическом пространстве и всех этих штуках, которые лично ему, Харлену, до фонаря. Но все равно вечер был очень приятным… Только вот Дуэйн в ту же ночь погиб.

Несчастный случай, произошедший с Харленом, и долгое пребывание в больнице коренным образом изменили его отношение к смерти. Теперь это было что-то, что он слышал и чувствовал и к чему подошел почти вплотную… старик в соседней комнате, которого утром там уже не было, когда все эти нянечки и доктора ворвались туда с тележкой… И он больше не собирался подходить к этому опять – по крайней мере в ближайшие шестьдесят – семьдесят лет. Нет, не дождутся. Смерть Макбрайда потрясла Джима, себе-то он мог в этом признаться, но такого рода неприятности всегда могут произойти, когда вы живете на какой-то вшивой ферме и возитесь со всякими тракторами и тому подобным дерьмом.

Теперь мама уже не проводила с ним вечера. Она рявкала на него, когда он не убирал за собой постель или не мыл после завтрака посуду. Он все еще жаловался на головную боль, но тяжелый гипс сменила легкая повязка через плечо, которую Харлен, впрочем, находил даже несколько романтичной и вполне способной произвести впечатление на Мишель Стеффни, когда она пригласит его на свой день рождения четырнадцатого июля. Но, к сожалению, у матери эта повязка уже не вызывала сочувствия. А может, она просто исчерпала весь свой запас нежности к сыну. Иногда мать была к нему внимательна и разговаривала тихим, чуть виноватым голосом, как в первые недели после инцидента, но все чаще и чаще огрызалась или замыкалась в молчании, которое так долго висело между ними.

В конце недели она вообще перестала приходить домой на ночь.

Сначала она наняла Мону Шепард, чтобы та присматривала за Джимом. Но скорее это Харлен присматривал за Моной, стараясь ненароком прикоснуться к груди шестнадцатилетней девочки или заглянуть ей под юбку. Иногда Мона поддразнивала его, например оставляя дверь уборной приоткрытой, а потом орала на Харлена, когда он, крадучись, приближался к ней. Но по большей части она игнорировала его – это с успехом могла делать и мать, если уже на то пошло, – и часто рано прогоняла в постель, чтобы позвонить своему приятелю и привести его в дом Харленов. Джим ненавидел звуки, доносившиеся из гостиной, и ненавидел себя за то, что прислушивается к ним. Иногда он размышлял, правда ли, как говорит О’Рурк, что тот, кто подглядывает за такими вещами, может ослепнуть. Как бы то ни было, однажды он напугал Мону, заявив, что расскажет матери о ее развлечениях на диване в гостиной, и после этого она исчезла. Мама была обескуражена тем, что Мона теперь всегда оказывалась занята, как и девочки О’Рурк: они тоже иногда подрабатывали таким образом, но в это лето увлеклись встречами с поклонниками на задних сиденьях машин.

Итак, Харлен подолгу оставался дома один.

Иногда он выходил покататься, хотя доктор запретил ему садиться на велосипед до тех пор, пока не снимут повязку. Но управлять одной рукой было совсем нетрудно. Черт, да он прекрасно умел ездить вообще без рук, как и все ребята из этого глупого Велосипедного патруля.

Девятого июля он отправился в парк на бесплатный сеанс, ожидая, что опять покажут «Кто-то там наверху любит меня» [93] «Somebody Up There Likes Me» (1956) – фильм режиссера Роберта Уайза (Robert Wise) о чемпионе в среднем весе Рокки Грациано. Роль выросшего в нью-йоркских трущобах бойца сыграл Пол Ньюмен. Премии «Оскар» (1957) за лучшую черно-белую операторскую работу и лучшую работу художников; номинация на «Оскар» за лучший монтаж. , фильм про бокс, который всем так нравился, что мистер Эшли-Монтегю привозил его каждое лето. Но вместо фильма Харлен увидел пустой парк да несколько фермерских семей из самого захолустья, до которых тоже не дошел слух о том, что третью субботу подряд бесплатный сеанс отменяют из-за гнусной погоды.

Но в эту субботу погода не была такой уж гнусной. Ночной грозы вроде не ожидалось, и вечерний свет низко стелился вдоль длинных лужаек, где трава подрастала прямо на глазах. Харлен теперь ненавидел эти длинные лужайки, хоть трава на них была аккуратно подстрижена. Заборов почти нигде не было, и трудно было определить, где кончается одна лужайка и начинается другая. Он и сам не знал, почему их ненавидит, но ему казалось, что лужайки должны быть совсем не такие, – по крайней мере, по телевизору они выглядели совсем иначе… В фильме «Обнаженный город» [94] «Naked City» (1958–1963) – один из самых популярных полицейских сериалов американского телевидения (всего было снято 138 эпизодов). Неоднократный лауреат премии «Эмми». , например, и вообще не было никаких дурацких лужаек. Миллионы разных историй – и никаких лужаек.

В тот вечер Харлен допоздна катался по городу, не обращая внимания на наступившие сумерки, пока летучие мыши не начали чертить в воздухе загадочные письмена. По привычке он старался держаться подальше от школы – в этом состояла одна из причин того, почему он не любил заезжать к Стюартам или еще каким-нибудь дуракам из тех, кто жил возле Старой центральной. Но, даже колеся по Мейн-стрит или по Броуд-авеню, он чувствовал, что нервы у него шалят.

Харлен свернул налево по Черч-стрит, чтобы не проезжать мимо дома Двойной Задницы, не вполне отдавая себе отчет, почему он так делает, быстро миновал несколько темных улиц, где дома казались меньше, а фонари встречались реже и были менее яркими. Возле дурацкой церкви О’Рурка и дома священника было довольно светло, и Джим чуть помедлил, прежде чем свернуть на Вест-Энд-драйв, узкую и плохо освещенную улочку, которая вела к его собственному дому и старому депо.