Сергей Байбаков - Пекло

Виннетский князь по-своему истолковал его молчание.

— Жалованье тебе положу поболе того, чем ты бы получал у сидонцев, даже будь под твоим началом несколько их кораблей. И скажу почему. Порой мне нужны советы знающего человека. Ты видел мир. Знаешь, какие обычаи в тех или иных землях. Видишь, когда человек против правды идет. Не часто, но ты будешь сидеть рядом со мной в этой палате и слушать, что говорят гости. Разные люди приходят в Альтиду. Иные с добром, а иные… — тут Молнезар махнул рукой. Не просто владеть ключом от альтидских земель — Виннетой. — Будешь Альтиде слугой, мне советником, а Добромилу наставником!

Любомысл перевел дух, и с трудом, потому что в горле вдруг встал непонятный ком, решительно сказал:

— Буду, князь! И служить буду и Альтиде, и тебе, и маленькому княжичу не за жалованье!

— Вот и хорошо! А то вижу, сомнения какие-то у тебя были, мореход.

— Не было, князь, сомнений! Просто не ждал я такого!

— Ну и ладно, коль так! А сколько тебе годов, Любомысл?

— Точно не скажу, князь. Когда саратаны деревеньку разорили — десятую зиму я встретил. Да по морям больше тридцати скитался. Считай сам, князь.

— Просто седины у тебя много, Любомысл.

— Так ведь море било, князь.

Вот так, неожиданно для себя, Любомысл стал наставником и пестуном маленького княжича Добромила. Порой старый мореход сидел в палатах, неподалеку от князя. Сидел скромно, где-нибудь в уголке. Слушал речи тех гостей, что вызывали у Молнезара сомнения. Порой задавал им неожиданные вопросы. Выводил их, по его собственному выражению, на чистую воду. Трудно было оценить все то хорошее, что он сделал для Альтиды.

И случилось все это ровно за полгода до нашествия дикарей-бруктеров…

В середине ночи Прозор проснулся.

По стародавнему, еще с детства заложенному правилу, несколько мгновений после пробуждения охотник лежал неподвижно. Сначала надо выяснить, что творится вокруг. Не бродит ли рядом какой-нибудь местный зверь? Не таится ли во тьме враг?

Нет, все спокойно.

Шумит листва диковинных изогнутых деревьев, лицо опахивает холодный ночной ветерок. Подозрительных запахов нос не улавливает.

Над ним черное небо. На нем сверкают крупные яркие звезды. Вдали клубится диковинный туман. С вечера ничего не изменилось: внутри него будто огонь горит, и от этого туман светится странной синевой.

Прозор медленно встал.

Так! Любомысл клюет носом. Только подбородок коснется груди, как старик вздрагивает, насторожено поднимает голову и озирается. Бдит. Старого морехода нещадно морит сон. Хоть и хвалился, что морская привычка приучила не спать ночью.

А во-от Борко!.. Прозор присмотрелся. Молодец уперся подбородком в колени и вроде бы смотрит вдаль, а взгляд отсутствует — бездумный и остекленевший. Парень пребывает далеко-далеко, в глазах отблескивает пламя костра.

Хотя огонь горе-сторожа поддерживали исправно. Видно, что подбрасывали свежих дровишек. Что ж, и то хорошо.

Прозор тронул Борко за плечо. Мол, очнись. Парень поднял на него рассеянный взгляд.

— Прости, учитель… Я задумался о высоком, и…

Что значит «и» — Борко не договорил. Молодец окончательно пришел в себя.

— Ночь ти-и-и-хая была, Прозор, — убийственно разевая рот и рискуя вывихнуть челюсть, выговорил Борко. — Тишь да благодать. Всегда бы так. Я спать…

— Ложись.

Молодец, что-то невнятно бурча, завернулся в плащ и мигом уснул.

Прозор подозрительно покосился на парня. Все ли у него с головушкой ладно? Что за слова дивные вещует? В жизни Прозор не слыхал от Борко таких ласковых и мудрых (вроде бы к месту) речей.

Борко посапывал и что-то невнятно бормотал. Ладно, потом выяснит, что на парня нашло. Прозора снедало любопытство, тем более он и сам чувствовал, что во сне с ним творилось что-то удивительное. Вроде бы он видел вырубленные на большом плоском камне непонятные письмена, которые — сейчас Прозор мог бы в этом поклясться! — он ни сном ни духом раньше не ведал.

А вот в дивном сне он понимал, что говорят эти хитрые закорючки, и даже обсуждал их смысл с каким-то значительным и многомудрым старцем, а затем растолковывал понятую истину многочисленным ученикам.

В голове Прозора назойливо вертелось неслыханное им раньше слово — «пранаяма». Что оно означает, он — хоть в лепешку расшибись — не понимал. А ведь слово-то это знакомо ему! Во сне он понимал, что оно означает.

«Надо будет потом у Любомысла спросить. Может, он знает, что за „пранаяма“ такая? Приснится же!..» — богатырь покрутил головой.

Разминая затекшее со сна тело, Прозор прохаживался поодаль от места ночлега. Дрова в костре прогорали. Круг света сузился, во тьме едва угадывались очертания спящих вендов.

Милована Прозор решил пока не будить. Один покараулит. Пусть парень спит. Все за прошедшие сутки намаялись, пускай силы копят. Они понадобятся.

Вендский охотник неторопливо озирал окрестности. Острое зрения позволяло видеть все разом, не упуская даже незначительных мелочей. Впрочем, ничего необычного Прозор не углядел. С вечера ничего не изменилось: он помнил, что где росло и где что лежало. Кругом тихо и спокойно, как сказал Милован — тишь да благодать.

Если закрыть глаза, то можно подумать, что сейчас находишься в родном предутреннем лесу — а не в неведомой земле, за диковинным туманом, именуемым Радужный Путь.

Лишь под утром, далеко, на краю небес, за чернеющими обрубленными скалами вдруг ненадолго вспыхнуло синеватое сияние. Померцало немного и угасло. А потом с той стороны донесся еле слышный раскат, схожий с раскатом далекого грома. Больше ничего значительно за ночь не случилось.

Под утро, когда небо начало светлеть, Прозор растолкал Милована.

— Вставай, парень, — тихонько, чтоб не разбудить остальных, сказал он. — Понеси службу. Я в ту рощицу пойду. Зайцев давешних добуду иль иного зверя.

Молодец, зевая, встал в дозор.

Когда Добромил открыл глаза, солнце взошло уже высоко. Дул легкий ветерок. По голубому небу летели белые, схожие с овцами облака.

Княжич чувствовал себя превосходно. Улетучилась давешняя усталость, ушли все печали и горести. День обещал быть чудесным.

И тут Добромил вспомнил, в каком месте они так неожиданно очутились. Радужный настрой схлынул.

От потрескивающего костра доносился запах жареного мяса. Добромил скосил глаза. На длинном вертеле были нанизаны розоватые, истекающие жиром куски мяса.

Это Прозор, как и сулил Миловану, добыл поутру свежую дичь. Давешних короткопалых бурых зайцев умяли еще вечером. Зверьки оказались постными и мясо суховато. Ожиревшему зайцу тяжело убегать от преследователя.

А с этих кусков жир прямо-таки стекала в огонь. Дрова шипели и потрескивали. Значат, жарятся не местные зайцы: мясо иное — ломти большие, с ладонь. Добромил сглотнул слюну. После сна хотелось есть.