Максим Кабир - Призраки [сборник litres]

Бледные от волнения, враждебно посматривающие друг на друга, счастливчики ждали своей очереди, но при появлении Феди Химичева сосредоточенные лица расплылись в ухмылках.

– Дзыряй, Красна Девица!

– Выступать хочет!

– В «Апреле» петь!

Химичев как ни в чем не бывало приблизился к ребятам, остановился. Глаза смотрят в пол, руки засунуты в карманы до середины предплечий. Подбородок упирается в грудь.

Федю в детдоме называли психом и лупили чаще прочих. Более молчаливого и замкнутого мальчугана нужно было поискать. Говорил он невнятно, ходил медленно, что творится в его мозгах, никто не знал. Учился средне, по поведению двоек не ловил лишь потому, что вообще никак себя не вел. Учитель русского языка, Марья Николаевна, гордившаяся умением перевоспитывать левшей, впервые в своей практике потерпела фиаско и, буркнув: «Пиши как хочешь», вычеркнула подопечного из памяти. Друзей у Феди не было, увлечений тоже. Красной Девицей его прозвали за то, что днями напролет он сидел у пруда на заднем дворе интерната и пялился в воду, на свое отражение. Некоторые педагоги всерьез полагали, что Химичеву место в психушке, в палате для тихих. И даже самые сердечные воспитатели не находили зацепок, чтобы полюбить Федю.

Уставшие нервничать мальчишки разразились смехом при виде Химичева, вставшего в очередь к Мечте. Смеяться было отчего. Рыхлый, с круглым животиком, отвисшими щеками в угрях, с редкими серыми волосами, Химичев являлся абсолютным антиподом Звезды. Если уж на то пошло, повариха баба Люба имела больше шансов пробиться в Москву.

– А пропустим его! – выкрикнул Леня Шаробаев, парень, которого и до приезда гостей сравнивали с вокалистом «Апреля» и который мысленно уже выступал в «Лужниках».

Шаробаев схватил тихоню за шиворот и под дружный гогот втолкнул в актовый зал.

– Кто тут у нас?

Химичев опустил голову еще ниже и засунул руки еще глубже в карманы.

Директор удивленно заморгала, пожевала губами, вспоминая имя мальчика. Он пробыл в интернате семь лет, но запоминался людям с трудом.

– Федя! – наконец сказала она. – Ты что здесь делаешь?

Незнакомый мужчина, похожий на карикатурного фарцовщика из журнала «Крокодил», повернул голову к Феде, и его кустистые брови полезли на лоб.

Он ошарашенно рассматривал согнувшегося в три погибели Химичева, точно не верил собственным глазам, затем хлопнул в ладони и воскликнул:

– Ну, Анна Лексеевна, полагаю, смотр можно считать оконченным. Вот он, наш двойник.

– Да? – неуверенно переспросила директор, поглядела на Химичева так, словно видела в первый раз, и подумала: «Боже, да ведь он вылитая Звезда!»

Свою фамилию Федя получил в честь деревни, близ которой его нашли. Была в Химичево заброшенная усадьба, до революции принадлежавшая графине Анне Топот. В одичавший графский сад часто наведывались местные пацаны. Детский плач услышал Коля Васюк. Прервав яблочный рейд, он обошел руины амбара. Ребенок лежал в ржавом рукомойнике, под почерневшим грязным зеркалом, и хватал небо крошечными ручками.

– На жука похож, – сказал Коля Васюк и отнес находку участковому, Сергею Говоруну.

Говорун был убежденным холостяком и, как поговаривали, педерастом. Впрочем, человеком добрым и порядочным. Его старушка мать, отчаявшаяся понянчить внуков, уговорила оставить ребенка. Она и назвала его именем брата, умершего в младенчестве. Уж очень найденыш напоминал ей Феденьку.

– Откуда ж ты взялся? – чесал затылок участковый. – С луны упал, что ли?

– А пусть и с луны! – восклицала мама. – Ты лучше погляди, какой он умный!

И она подносила к сморщенной мордашке Феди зеркальце. Завидев собственное отражение, ребенок переставал ворочаться, замирал, и глаза его становились внимательными и пугающе взрослыми.

– Когда заговорит, все расскажет, – улыбалась женщина.

Но услышать, как Федя заговорил, причем заговорил задом наперед, ей было не суждено. Сергея Говоруна зарезали в Челябинске, и соседи связали смерть с подозрительной чистоплотностью участкового и его пренеприятной манерой ухаживать за ногтями. Одним словом, с предполагаемым гомосексуализмом. Мать скончалась от инфаркта, пережив сына на две недели.

Федю же отправили в город, дали новую фамилию – Химичев – и поместили в детский приют.

Рос мальчик замкнутым, сторонился ровесников. Говорить начал в пять, и весь педагогический состав бился над тем, чтобы перевернуть его речь в положенную сторону. Федя упорно выдавал фразы-перевертыши: вместо «Меня зовут Федор» – «Родефтувозянем», и даже что посложнее.

Галина Петровна Мицна, сосланная в интернат из Москвы за жестокое обращение с подопечными, поборола странную привычку Химичева с помощью обычного хозяйственного мыла. Тщательно вымытый рот мальчика стал говорить как положено. Химичев превратился из почти феномена в самого неприметного воспитанника интерната.

Он был напрочь лишен эмоций, и потому взрыв, случившийся с ним в семь лет, вдвойне поразил Галину Петровну.

Вернувшийся в свою комнату после уроков, Федя обнаружил на кровати осколки разбитого зеркальца, любимой игрушки, с которой он не расставался и во сне.

Тоненький визг хлыстнул по ушам, мерзкий, как голый крысиный хвост. Федя переменился в лице, бросился на задиристого и крепкого Олега Вишнева и принялся душить его. Перепуганный Олег бил сумасшедшего коленом в толстый живот, но тот не обращал на удары внимания, равно как и на призывы и угрозы Галины Петровны. Чтобы разнять их, потребовалось несколько минут, и Вишнев еще неделю не мог нормально глотать.

Этого происшествия хватило, чтобы перевести Федю в интернат со строгой дисциплиной, и Галина Петровна, подписав бумаги, облегченно вздохнула. Тихоня вызывал в ней брезгливость.

Что касается Химичева, он воспринял смену места со свойственным ему безразличием.

А спустя семь лет Федя выступал на сцене Химичевского клуба, и зал был полон, и зоотехник Коля Васюк взял у столичной звезды автограф.

Строго говоря, Федя не пел, а открывал рот под фонограмму, но двигался при этом так, что у бывших однокашников отвисла бы челюсть. Ссутулившийся лунатик превратился в чертика на пружинке: он носился по сцене, нелепо подпрыгивал, тряс жирком, и девушки в зале млели: красавец, как танцует, какой взгляд!

И кричали его имя, вернее, имя оригинала, а клон, уникальный двойник, смотрел в зал невидящими слезящимися глазами и по-рыбьи разевал рот.

В гримерке он снова затухал, сидел у зеркала как статуя. Изучал отражение. Счастлив ли он был, разъезжая по задворкам Союза, выдавая себя за Звезду? Можно лишь предполагать и верить его едва слышным словам:

– Меня все устраивает.

Так он обычно отвечал концертному директору.