Максим Кабир - Призраки [сборник litres]

Но теперь мне некого было стесняться.

Мои рыдания прервал апокалипсический удар грома. Стены буквально затряслись, стекло задребезжало в оконной раме. Дождь сменился градом, небо расстреливало крышу кусками льда. Я ощущал, как градины, прошивая черепицу, падают на чердак.

Вторя ветру, взвыли сигнализациями припаркованные автомобили. Те из них, что проведут ночь под открытым небом, к утру будут иметь плачевный вид. Окно перегородила отвесная стена воды во всех ее ипостасях. Мне послышался звон разбиваемого стекла, короткий вскрик.

Мимо, царапнув балкон, пронеслась выкорчеванная водосточная труба.

Следующий раскат грома сотряс дом до основания. Комната погрузилась в темноту. Это мой ровесник клен рухнул на провода, увлекая за собой два электрических столба.

Вспышки молний помогли отыскать фонарь.

Думая о крике, который я слышал, о женском крике, я обулся и выбежал в подъезд. Неплохая реакция позволила мне сохранить равновесие. Вода хлестала из пробоины в потолке, затапливая дом, лестничный марш переквалифицировался в водопад. Благодаря легкому крену, моя квартира избегла участи первого этажа. Воды внизу набралось по косточки, и уровень ее поднимался.

Освещая мрак фонарем, я пошел по коридору. Прижался к стене, чтобы обогнуть протечку. Пол скрипел и проседал.

Как же вовремя вышла замуж дочь дяди Миши!

Достигнув восьмой квартиры, я постучал.

– Катажина Романовна! У вас все в порядке? Катажи…

Дверь открыла крошечная женщина, бледная как мел в свете фонаря. Шерстяной платок, наброшенный на плечи, седые, выбившиеся из строгой прически пряди. Лицо прекрасной античной статуи покрыли трещины морщин, чувственные губы усохли, как усыхает долька мандарина. Но глаза были прежними – живыми, умными, стремительными, умеющими влюбить в себя и полюбить без остатка.

Перед моим внутренним взором встала поджарая девушка с пляжа, и я на миг лишился дара речи.

Откашлявшись, я поспешил сказать:

– Простите за поздний визит, я ваш сосед…

Она вымученно улыбнулась и открыла дверь шире:

– Входите.

Я шагнул в единственную часть дома, где раньше не бывал. Подыскал нужные слова, но вместо них выпалил:

– Господи!

Окно на кухне Катажины разбилось, градины, отскакивая от подоконника, летели в квартиру. Под батареей выросла ледяная горка. Промозглый ветер рвал шторы и теребил волосы.

– Скорее, – воскликнул я, – принесите одеяло! Надо заделать дыру.

– Бросьте, – отмахнулась женщина со смесью безразличия, легкомысленности и усталости. Мягкий акцент придал изюминку глубокому чистому голосу, – здесь нет ничего ценного, что не подождет до завтра.

Я настаивал, и она, пожав плечами, согласилась предоставить мне требуемое. В ее отсутствие я вымел куски стекла.

– Прошу, – она вручила мне плед, и даже специалист по пластмассовым ведрам сказал бы, что это был недешевый плед.

– Готово, – отрапортовал я через пять минут. Она смотрела на меня изучающе, и я обрадовался, что полутьма скрывает покрасневшие щеки. – В подъезде настоящий потоп. Дом тонет.

– Пусть тонет к дьяволу, – фыркнула Пьетрас.

Моя мама оскорбилась бы, услышав подобное.

Я невольно улыбнулся. В словах старой актрисы не было ничего напускного. Ее почти вздорная естественность воскресила в памяти импульсивную Гелену, рискующую жизнью ради справедливости.

– Я видела и не такие дожди.

– Уверен в этом, – я переступал с ноги на ногу, не зная, как себя вести.

– Вы актер? – прищурившись, спросила Катажина.

– Что вы… Я продаю товары для дома. Веники, вантузы…

– Не врите.

Я оторопел.

– То, что я не сижу на лавочке, не значит, что я слепая и глухая. Вы актер. Театр, кино или телевидение?

– Эпизодическая роль в сериале, – признался я и не почувствовал стыда.

– Очень приятно.

Она протянула мне кисть, я пожал ее.

– Если вам не нужна помощь, я пойду.

Выражение ее лица говорило: «Прошу, вас никто не держит».

Я остановился у дверей, озаренный идеей: отдать ей свой фонарь. Повернулся и успел заметить, что Пьетрас поднесла руку ко лбу – жест человека, которому явно нездоровится. Она убрала руку, перехватив мой взгляд, и выпрямилась, но я сказал:

– Катажина Романовна, разрешите мне вызвать скорую.

– Вот еще! – скривилась она. – Я не настолько выжила из ума, чтоб довериться нашим врачам. Просто проводите меня к креслу.

Я взял ее под локоть. Она была невесомой, как мама перед смертью. И пахла французскими духами.

В гостиной было уютно. Множество книг, написанных маслом пейзажей, сувениров. Актриса опустилась в кресло, и я решил, что ей неловко за ее дряхлость. Скрывая смущение, она громко сказала:

– Зажгите, наконец, свечи! Хватит уже этой темноты!

Я чиркнул спичкой, пять свечей в массивном подсвечнике разогнали тьму.

– Принести вам таблетки?

– Да, – буркнула она в платок, – в серванте, слева.

– Но здесь только вино.

– Тащите его сюда!

– Я не уверен…

– Позвольте мне быть уверенной. По праву старшинства. Бокалы в ящике.

За окнами небо громило землю, и дом отчаянно скрипел на ветру, а я разливал в бокалы дорогое вино.

– Я буду признательна, если вы посидите со мной полчаса, – сказала она, и акцента в голосе стало больше, а командных ноток меньше.

– Почту за честь.

– Вы курите? Хорошо. Закурите.

– Здесь? – удивился я.

– Да. Здесь. Курите же.

Озадаченный, я прикурил сигарету. Катажина втянула ноздрями дым и усмехнулась:

– Мой покойный муж курил в квартире. Мне иногда недостает этой вони.

На стене висел портрет мужчины с белоснежной хемингуэевской бородой.

– Это он, ваш муж?

– Да. Третий по счету. Из-за него я переехала сюда. Я всегда переезжала за своими супругами на край света. Одна цыганка предсказала моей маме, что у меня будет четыре брака. Так что еще все впереди.

Она засмеялась мелодично и заразительно.

– У вас есть дети? – спросил я.

– Трое. Петрас, Александр и Марта. Они умерли до рождения, и я бросила попытки.

Катажина продолжала улыбаться, но зрачки затянул туман.

Я поерзал на стуле. Я боялся, что следующий вопрос повлечет за собой новые тяжелые воспоминания, но не мог не поинтересоваться:

– Почему вы перестали играть?

– О! – К ней вернулась жизнерадостная беспечность, редкое качество для людей ее возраста. – Какой скучный вопрос, молодой человек. Спросите лучше, зачем эти дряхлые развалины до сих пор мозолят глаза бедным зрителям. Возможно, бумага и выдержит все, но целлулоид такими качествами не обладает.

Я кивнул понимающе. Отпил из бокала превосходное вино, смешанное с огнем свечей. Было что-то сказочное в этой ночи, и чем громче выл ветер на улице, тем комфортнее я себя ощущал внутри. Подобные эмоции возникали у меня за чтением Диккенса или в детстве за чтением Туве Янссон.