Николай FrittVilt - Смерть на завтрак

— Правы, мистер Каррик, — я постарался вовремя успокоить неряху. — Полностью с вами согласен. Что же случилось потом?

Он по-прежнему не открывал глаза.

«Ему стыдно рассказывать все это? — задал я немой вопрос своему верному другу блокноту, написав на его странице эту свою мысль несколько забористым почерком. — Должен констатировать, все-таки странный субъект: то без конца таращится в пол, словно где-то там внизу приклеена фотография обнаженной Алексис Техас (можно подумать, она хоть когда-нибудь бывает одетой!), а то и вовсе держит глаза закрытыми. Вся эта ситуация с каждым новым словом, произнесенным мистером Карриком и услышанным мной, начинает нравиться мне все меньше и меньше. Боюсь, в конце концов, я не смогу ему ничем помочь, хоть пока еще до сих пор так и не уяснил для себя всей сути проблемы».

— Свой путь в лес в то утро мы продолжили уже без нее, потому как Сара сама на этом тогда настояла, — мужчина говорил так, словно бы вся эта история срывалась с его губ самолично, без малейшего участия в этом, признаться, не слишком увлекательном (по крайней мере, пока что!) процессе мозга. Выражаясь другими словами «на автомате». Сама по себе, черт подери! — Она сказала, что вернется в квартиру (это занятие уж точно не отняло бы у нее слишком много времени, и сейчас, док, ты поймешь, о чем именно я толкую, говоря так), выключит утюг, выпьет немного воды (почему-то в то утро ее неистово сушило), а затем сразу же примется нас догонять. Сара всегда бегала очень быстро, док (в колледже неоднократно занимала самые высокие места в соревнованиях по легкой атлетике), а потому абсолютно ни у кого из нас не появилось совершенно никаких сомнений на предмет того, что все это у нее получится, как нельзя лучше.

«Мы, наверное, не успеем добраться и до развилки Джона, когда она уже будет снова тут», — помню, сказал мне тогда Бен, поправляя на плечах лямки рюкзака. Док, ты знаешь это место?

Я на мгновение задумался. В Форест-Хилл к тому времени мне приходилось бывать лишь только несколько раз и, честно признаться, я достаточно слабо представлял себе именно тот его участок, о котором сейчас говорил мистер Каррик. Подумал, что он, должно быть, имеет в виду расхождение Двадцать восьмого шоссе, которое примерно в полутора милях от последнего строения на Маллбури-Стрит (улицы, примыкающей к нему в северной части городка), действительно делится надвое. Вот только почему именно «развилка Джона»? Настолько помню, на том самом месте абсолютно точно нет ничего такого, что могло бы хоть в какой-то мере принадлежать мужчине с подобным именем. Я решил внести немного ясности в разговор.

— Мистер Каррик, вы это сейчас о чем? — на короткое мгновение шариковая ручка моя (с всегда радующим глаз синим колпачком) застыла в опасной близости от нижней губы (я никогда не грыз письменные принадлежности, хоть иной раз и практиковал постукивать ими себя по подбородку, убеждаясь в том, что так мне лучше всего думается — паршивая привычка!), и мистер Юджин подсознательно уже понял в тот момент, какое именно действие собиралось произойти с ним в ближайшем будущем. — Развилку какого такого Джона вы имеете в виду?

Он посмотрел на меня так, словно бы грозный Кинг Конг в этот самый момент вглядывался в молекулу и в упор не замечал ее. А сколько немого отвращения было в этом его взгляде — даже, пожалуй, что и словами не передашь! Меня аж передернуло от неожиданности.

— Док, а ты разве не знаешь? — Уилф громко втянул в себя ноздрями воздух. — На том самом месте — а я очень надеюсь, что мы с тобой сейчас имеем в виду одно и то же: расхождение Двадцать восьмого шоссе, — еще каких-то два десятка лет назад располагалась захудалая, в общем-то, церквушка, в которой однажды отпевали Джона Парсона, местного благодетеля, построившего тот мусороперерабатывающий завод в Хеннеси, который проклятые коммунисты прикрыли в две тысячи третьем, и который до самых последних своих вздохов (Боже мой, какой же все-таки чудовищной была его смерть!) должным образом справлялся со всеми нашими бумажками, пластиковыми упаковками и контейнерами для еды, а иной раз даже и с использованными презервативами, да разорванными в пух и прах женскими трусиками. С тех пор так уж оно и повелось — называть тот участок автодороги подобным образом. Именно развилкой Джона. Джона Парсона. Неужели я для тебя сейчас открыл Америку, товарищ душевед?

Произнеся свою последнюю фразу, Уилф криво усмехнулся.

Товарищ душевед. Признаться, до этого самого момента никто и никогда в жизни не называл меня так.

— Надо же, мистер Каррик, я об этом, честно говоря, и не знал, — мне стало немного стыдно за свои скудные познания в истории родного для меня края. Единственное, что могло бы меня хоть сколько-нибудь тут реабилитировать — так это, как мне показалось, спасительная (хоть, быть может, что и достаточно эгоистическая по природе своей) мысль о том, будто я все-таки черт подери неплохой психоаналитик (душевед, ха-ха!), а для всего этого надо очень много учиться и работать над собой. Все это дело отнимает слишком уж много времени, которое с тем же успехом можно было бы истратить на исследования родной истории, будь я каким-нибудь обычным рабочим на заводе или же клерком где-нибудь в канцелярии. Вот потому-то как раз и получилось все то, что получилось.

Он откашлялся в кулак.

— Ничего, док, бывает. Зато ты, как мне кажется, к черту прекрасный специалист в вопросах, касательно душ наших (что намного важнее всего прочего!), и я очень даже удачно заглянул к тебе на огонек.

И вновь во мне проснулось то чувство, как если бы человек этот каким-то непостижимым образом узнал вдруг о том, что творится в моей голове и мыслях в данный момент. Не сказать, чтобы в этот миг по телу у меня пробежалось стадо мурашек (не уверен, что данные особи вообще могут передвигаться подобным образом), но именно к этому все шло. Не спеша, но упорно.

— Док, что ты ел сегодня на обед? — спросил вдруг после совсем коротенькой паузы Уилфред, и меня этот его вопрос, надо сказать, порядком поставил к стенке. То есть, смутил.

«Получается, что это все-таки ты меня лечишь сейчас, засранец», — вновь мысленно отметил про себя я, а потом подумал вдруг, что абсолютно откровенно отвечу ему на этот вопрос. Никакого секрета тут нет, все мы едим, спим, посещаем уборную и иногда делаем то, что несколько ранее сам Уилф охарактеризовал не иначе, как «давить одноглазого». Мне было интересно другое: каким именно образом человек этот использует в следующий момент полученную от меня информацию. Говоря другими словами — зачем он об этом сейчас спрашивает? Что именно стало для него побудительной причиной для постановки данного вопроса? Ведь, как мне казалось, все это было неспроста.