Игорь Фёдоров - Чудес никто не отменял

Вот и этот медальон что-то, да обозначал. Наверное, что-то связанное с мистикой и оккультизмом. Плавные линии переплетались в центре замысловатым узором. По четырем сторонам красовалась языческая свастика. По краю шла надпись на старославянском. В диаметре около трех сантиметров. Очень похоже на медь. Языческий символ. Наверно, знак Перуна. И судя по мелким сколам и потертостям, медальон был немного не новым и больше походил на музейный экспонат, чем на магический атрибут. Очень занятная вещь. Тогда и лунный календарик и разноцветные камни гармонично вписывались в общую схему. Чем-то нехристианским Марина занималась.

Но мое внимание привлек не столько внешний вид медальона, сколько… тепло, которое он излучал. Это особенно чувствовалось в это время года. Цепочка была холодной, медальон — теплым. Положи его сейчас на снег, снег будет таять, как от прикосновения ладони. До зимы еще далеко, но и осень оставалась осенью. В воздухе чувствуется прохлада и приближение первых заморозков. Половина листьев на деревьях уже приобрели желтую окраску. Правда, трава держалась молодцом — почти зеленая. Но первый иней по утрам уже не за горами. А медальон был теплым, будто его долго держали в крепко зажатом кулаке.

В голове у меня промелькнула одна интересная мысль о небольшом научном эксперименте. Но сначала надо было избавиться от сумочки и навестить родителей.

На кухне лилась вода и звенел фарфор — мама мыла посуду. Отец в спальне с кем-то разговаривал по телефону. В зале сам с собой беседовал телевизор. И все равно в квартире стояла тишина. Не было слышно постоянно разговаривающей и шумящей Светки. Ее голос был таким привычным шумом, что он, казалось, звучал, даже когда Светка уходила гулять. Теперь все бытовые звуки превратились в общий фон на заднем плане — вроде и есть, но никто не обращает внимания.

Я вошел на кухню, выключил плиту, потому что кастрюле явно надоело сидеть на раскаленной конфорке и включил чайник. Мама стояла возле окна и вытирала руки о фартук. Что говорить в таких ситуациях, не знаю. Я сел на стул и устремил взгляд в пустоту, будто там меня ждали ответы на все интересующие вопросы. Надейтесь, сказал доктор. Не верьте, а именно — надейтесь. Только от одной этой фразы руки опускаются. Все, что мы можем сделать, это надеяться. То есть — покориться и бездействовать.

— На «зебре» ее сбили, — сказала мама таким упавшим голосом, что у меня внутри все перевернулось, — горел зеленый.

Она долго молчала, рассматривая за окном деревья, качающиеся на ветру. Вечерело, солнце удалялось на покой. На кухню пробирался полумрак, но свет никто не зажигал. В доме стало совсем тихо. Так прошло минут пять. Вдруг, будто проснувшись, мама продолжила:

— Но мужик оказался порядочным, не смылся. Сам вызвал гаишников и «скорую», — мама на секунду задумалась, подыскивая подходящий эпитет, — мразь! Расстреливать таких надо на месте. Купят права…

И быстрым шагом вышла из кухни, пряча лицо в ладонях. Я с тоской посмотрел на чайник. Хотелось есть, но я сомневался, полезет ли в меня кусок после всех этих событий. Но так как последний раз я ел утром, то есть давно и только чай без сахара, решил себя испытать. Наливая кипяток в стакан, подумал, что неплохо было бы поискать Марину в социальных сетях. А заодно посмотреть информацию о магических символах. Только эти мысли мне казались предательскими по отношению к Светке. Наверное, сейчас надо было молиться, сидеть в трауре, каждый час звонить в больницу. Места себе не находить.

Вошел отец. Так же, как мама, он встал возле окна. К тому моменту солнце освещало только крыши домов за парком и верхушки сосен и тополей, отчего на фоне темнеющего неба пожелтевшие листья казались золотыми а хвойные иголки малахитовыми, если я, конечно, что-то понимаю в геологии. Мой остывающий чай ждал, когда на него, наконец, обратят внимание. В холодильнике замерзли продукты. Не тот сейчас момент, когда надо переживать о пустом животе, но голод не тетка.

Я уже было привстал со стула, как заговорил отец. Я сел обратно.

— Звонили из больницы, — его голос был хриплым, постаревшим, — Светку перевели из реанимации в хирургическое отделение, в коридор.

— Зачем? — спросил я, не зная, хорошо это или плохо.

— Они ничего, на данный момент, сделать не могут. Мест в реанимации не хватает. Палаты забиты, даже платные. Ей сейчас все равно, где… — отец замолчал.

Умирать. Так он хотел сказать. Значит, все плохо.

— … находиться.

Голод моментально прошел. Даже что-то шевельнулось внутри и робко попросилось наружу.

Отец какое-то время постоял возле окна, то засовывая руки в карманы брюк, то скрещивая их на груди. Может, он подыскивал какие-нибудь ободряющие слова, уместные в данной ситуации. Но что тут можно было сказать? Надейтесь. Значит, будет надеяться.

Свет солнца уже не касался домов и деревьев. Теперь освещались только облака, да и то — наполовину. На кухне уже основательно потемнело. Как только отец вышел, я метнулся к холодильнику, и быстро нарезал подходящее для бутербродов. Взвалив все на поднос, я направился в нашу со Светкой комнату. Проходя мимо спальни родителей, я услышал рыдание матери и успокаивающий шепот отца. Я попробовал посмотреть на ужин с отвращением. Не получилось. Все выглядело очень аппетитно.

Я вошел в комнату. Сейчас она казалась большой, пустой и тихой. На Светиной кровати и вокруг нее, как всегда, валялись верхняя одежда, нижнее белье, зарядки для телефонов, глянцевые журналы и многие другие необходимые вещи. И все это в одной куче. Как можно жить в таком бардаке и никогда ничего не терять? Может поэтому я и съехал с квартиры при первой возможности. Тем более, что мы уже выросли, стали взрослыми и нам хотелось больше свободы. Некоторое время, пока Светка лежит в больнице, я поживу с родителями. В такое время надо держаться вместе. А потом…

А потом Светка поправится, вернется домой и все будет, как было. Мы же надеемся.

Я подсел к компьютеру, приготовился есть и заниматься Черниковой с ее волшебным медальоном.

«Предатель» — услышал я в голове язвительный голос Светки, — «мне плохо, а ты всю жизнь только о себе и думаешь».

— Выздоравливай скорее, — прошептал я, — мы все ждем тебя.

И с чистой совестью включил компьютер.

Как бы я недолюбливал Интернет, было бы глупо отрицать его положительные стороны. Если убрать все сайты для самоубийц, террористов и дьяволопоклонников, детскую порнографию и вездесущую рекламу, то из него можно извлечь определенную пользу. А насчет электронной литературы… Уж лучше пусть будет такая, чем вообще никакой.

«Одноклассники» меня порадовали своей оперативностью, выдав по моему запросу аж двадцать семь Марин Черниковых из моего города. Сколько вас на меня одного, подумал я. «А ведь такая молодая была», сказала баба Люба. Отбросив представительниц детского и пенсионного возрастов, я намеревался просматривать страницы девушек и женщин, попадавших по возрастные рамки от пятнадцати до тридцати лет. Возможно, кто-то опротестует данные ограничения, кто-то их совсем уберет. Каждому свое.