Роман Волков - Большая книга ужасов — 74 [сборник]

Шаткин с сомнением нахмурился и посмотрел на Романа очень пристально. Рыжеволосая, напротив, удивленно приподняла брови и с удивленной улыбкой переводила взгляд с одного парня на другого. Заметив, что Дима слов одноклассника не подтверждает и вообще рассматривает его с большим сомнением, она улыбнулась еще шире и попыталась пошутить, чтобы разрядить обстановку:

— Похоже, нашего поэта посетило вдохновение.

— По-моему, у тебя воображение разыгралось, — сказал Шаткин.

— Чего-о-о?!

Такого Роман стерпеть уже не мог. Ладно, если паршивый красавчик ничего не помнит или не желает признавать, но выставлять его — Романа Волкогонова — идиотом перед любимой девушкой… Ну, нет. Этого он позволять никому не собирался!

— Воображение? А ты вспомни, что с Греховой на всех последних занятиях происходит. Она по десять минут стоит как истукан, уставившись в пустоту, и ни на что не реагирует. А последние дни и у многих учеников такое же бывает.

— Да что бывает-то? — все так же отказывался понимать очевидное Шаткин, а Юля с расстроенным лицом крутила головой и не знала, что же ей предпринять — похоже, назревала серьезная стычка между двумя ее провожатыми. Обиднее всего было то, что она ничего не могла сделать: о чем говорил Роман, девушка не имела не малейшего представления, ведь она училась в другой школе.

— А то! — злобно выпалил Волкогонов, но тут же попытался успокоиться и сбавил тон, — атмосфера в школе такая, будто вот-вот всех расстреливать поведут. На переменах никто ни во что не играет, все ползают, как сонные мухи, и почти не разговаривают. Этого ты тоже не заметил?

Но ответить на этот вопрос Шаткин не успел. Юля все-таки не выдержала и решила вмешаться, чтобы прекратить эту странную и даже пугающую перепалку:

— Ой, да сейчас везде так, не только в вашей школе. Осеннее обострение у молодежи. Депрессии, плохое настроение — погода-то, вон, глядите какая. В такой серости только под одеялом целыми днями лежать и не шевелиться. Не ругайтесь, ладно?

— Ладно, — буркнул Волкогонов и уставился куда-то в сторону, пытаясь унять сбившееся от возмущения дыхание.

Чувствовал он себя сейчас паршивей некуда — Юля смотрела на него как на смутьяна и дурака, на ровном месте затевающего свары. А Шаткин продолжал делать непонимающий вид, который выбешивал Романа до невозможности. Ему казалось, что одноклассник намеренно строит эти рожи и все отрицает, чтоб унизить Волкогонова в глазах рыжеволосой. И от этой мысли просто сводило челюсть.

Хотя, может, он и правда ничего не заметил. Может, никто не заметил — а только Роман. Ведь ему уже приходилось сталкиваться с крайне странными событиями раньше, и потому гораздо проще было подметить то, что остальные пропускали мимо. Может, он напрасно так взъелся на Димку?

Кап кап

Я очень мал

Кап кап

Что это капает

Или это я маленькое крошечное как капелька

То ли я было то ли меня не было

Было ли я частью чего-то огромного как Мать вселенная как Отец Хаос

Или это только сон

Словно меня отщепили отцарапали отрезали

А потом спрятали приклеили присоединили

И снова я дышу и могу думать

Могу понимать, что я — это я

И что я хочу есть

Хочу расти хочу вырастать

Небо свинцовой гирей продолжало нависать над Пензой. Дождь не прекращался который день, и временами начинало казаться, что он льет уже целую вечность.

В коридорах школы, и так довольно хмурых, теперь навсегда замерли сумерки. Лампы дневного света, укрепленные под потолком, почти не разгоняли этот пыльный полумрак, навевая тоску. На переменах почти не было слышно смеха и обычной веселой возни учеников, даже редкие в последнее время разговоры казались приглушенными и бессодержательными.

Стены классов оплывали масляной краской, и если бы кому-то со стороны довелось заглянуть в плохо вымытые окна, он бы заметил, что пигмент влажно поблескивает, навевая неприятные мысли о гигантских слизнях.

Воздух в школе был какой-то спертый, неприятный и затхлый. Правда, этого никто не замечал, будто, закрывая за собой входную дверь, каждый ученик или преподаватель переставал существовать для остального мира. Здешняя атмосфера вытесняла нормальное восприятие, делая все, что находилось за пределами школы, нереальным и плоским.

Учителя, еще совсем недавно горячо сетовавшие на понизившуюся успеваемость своих подопечных, перестали обращать на это внимание. В учительской между уроками было непривычно тихо, даже кофеварку больше никто не включал. Каждый сидел, погрузившись в собственные мысли или бесцельно уставившись в тетради. Только иногда внезапно хлопнувшая дверь или стук случайно упавшей ручки заставлял людей вздрогнуть и на мгновение прийти в себя, чтобы через несколько секунд снова погрузиться в глухую апатию.

Школьники, по сути, мало чем отличались от своих учителей, утративших внезапно всякий интерес к жизни. Они ходили на уроки, вроде бы даже слушали, но почти ничего не записывали. Домашнюю работу никто не делал — даже отличники теперь не интересовались занятиями. Если кого-то вызывали к доске, ответы звучали невпопад или отсутствовали вовсе. При этом из класса не звучало подсказок и глупых комментариев, не было попыток похихикать над незадачливым недотепой. Даже мелкие шалости перестали случаться. В аудиториях царило молчание, сквозь которое вяло ползла неспешная монотонная речь педагогов, явно не достигая сознания учеников.

Как ни странно, но пугающих изменений, происходящих вокруг, не замечал даже Роман, хотя он единственный из всех сохранил свой обычный вид и реакции. Впрочем, его поведение тоже изменилось и внешне походило на поведение остальных. Только объяснялось это куда проще: парень влюбился. Влюбился настолько, что все его мысли были заняты медноволосой красавицей Юлей, а весь мир сделался неважным и малоинтересным.

Каждого следующего факультатива Греховой Роман ждал как манны небесной. У него уже вошло в привычку подглядывать за занятиями через стекло в двери кабинета химии. А после их окончания вместе с Юлей и чертовым Шаткиным провожать девушку домой. Единственное, чего парню действительно хотелось, — это чтоб Дима заболел, уехал или передумал идти в полицию — лишь бы остаться с прекрасной гимназисткой наедине. Но пока что судьба ему явно помогать не собиралась.

Так как другого варианта не было, ему оставалось только ждать, сгорая от нетерпения и, чего уж греха таить, ревности. Ведь проклятый красавец Шаткин проводил с Юлей гораздо больше времени и мог легко втереться к ней в доверие, ведь у них была общая страсть — химия.

Дома Волкогонов периодически доставал из нижнего ящика письменного стола иридиевую плату, которую пока так и не продал, коробку со своими скромными накоплениями и размышлял, как потратит вырученные за нее деньги.