Василий Щепетнёв - Дети Луны

Фу, какие хулиганы! Мне ведь упырей бояться велено, «мнимовоскресших». Детей Луны.

Колышков, что ли, натесать. Дубовых по одним источникам, осиновых по другим.

Топор у меня был, туристский, когда-то я в туристские походы ходил. Потом в другие походы, не туристские. От первых остался топорик, от вторых — лопатка саперная. И топором, и лопатой — хоть брейся, до того остры. Лежат себе в кладовочке, всегда готовые к труду и обороне. Я, словно известное животное господина Буридана, гадал, что выбрать. Если я возьму лопатку, соседи решат, будто мне хочется выкопать ямку и посадить дерево. Вишню у дороги, например. А если я возьму топорик, то они решат, что я хочу срубить что-нибудь, вроде засохшего клена у той же дороги, который часто цепляет прохожих, а некоторым даже рвет одежду.

Топорик я положил под диван, а лопатку носил то в коридорчик перед дверью, то в ванную. Никак не мог решить, где она нужнее. Моюсь я, например, намылился мылом душистым, а в дом упырь пробрался. Что прикажите делать?

Решил, раз уж пришла идея, помыться. И только ступил ногою в горячую воду, как стук в дверь.

Положим, упырь стучать вряд ли станет, но я все равно вздрогнул. Потом вытащил из воды ногу, вытер ее. Закрыл кран и накинул банный халат.

Вышел в коридорчик и покосился на Маркизу. Та оглядела меня с сомнением, но давешних воплей не повторила.

Ну, не упырь, значит.

И я пошел к двери.

Стук повторился. Сейчас, когда мне не мешал шум набираемой ванны, я готов был поставить бутылку «Гжелки» против бутылки яблочного уксуса, что стучит Фе-Фе.

И не обманулся. На пороге стоял именно он — пахнувший настойкой боярышника, в криво сидящем халате (не банном — медицинском) и с перебинтованной правой рукой.

— Угадай с трех раз, кто это меня тяпнул? — сунул он повязку мне под нос.

— Собака Баскервилей?

— Осталось две попытки.

— Просто упал и ударился о камень?

— Два раза за неделю я не падаю. Последняя попытка.

— Иван Харитонович?

— Кусачий, однако, у нас сторож, собаки держать не нужно.

— Глубоко? Нужно обработать?

— Уже. Даже противостолбнячную сыворотку ввели. Анна и ввела.

— А как насчет антирабической?

— Никакого бешенства нет, хоть я и не рабиолог. Отличие очевидное.

— Нет? А что есть?

— Случай спонтанной ликантропии.

— Чего?

— Наш Иван Харитонович вообразил себя оборотнем. Кто ни подойдет — укусит.

— Что же делать?

— Что, что… в Соколовку вести, вот что.

В Соколовке находится областная психиатрическая больница, и среди жителей Черноземской губернии бытует выражение «Соколы по тебе плачут», выражение явно не лестное для того, кому адресуется.

— Он, поди, не дастся.

— Я, пока он кусался, вколол ему реланиума изрядно.

— Значит, Иван Харитонович…

— Еще часов пять проспит, или даже шесть.

— Где?

— В машине. Я его по скорой и отправил. Созвонился с Соколовкой, там мой знакомый работает. Примут.

— С кем отправил?

— Не с Аней, не волнуйся. Твоего санитара послал сопровождающим, из кадаверной. Ему деньги нужны, а тут, пока туда, сюда, сверхурочных и набежит. Да еще проценты за психиатрию… Будет доволен.

— Ладно. А зачем ты ко мне-то зашел?

— За медицинской помощью. «Скорая» повезла нашего кусаку в Соколовку, Анна в приемном осталась, а я решил дойти до тебя. Очухаться от пережитого. Не каждый день ведь подвергаешься нападению доброго знакомого.

— Ты хорошо знал сторожа?

— Как не знать… Он со своим босикомством экземпляр прелюбопытнейший. Живет человек, живет, а потом вдруг либо вечный двигатель изобретет, либо рисовать станет, либо, вот как Иван Харитонович, идею о здоровой жизни в массы нести начинает. И ведь не каждый с колеи съезжает, отнюдь. Что тому причина?

Я покачал головой.

— Тебя, Федор Федорович, в больнице ждут. Вдруг что случится?

— Уже случилось — ликантроп объявился. А в остальном — есть ли на ночном дежурстве невропатолог, нет ли его, велика ль разница? Во всем остальном, кроме своей неврологии, я ничем не лучше Ани.

Я с ним согласен. Оставлять без врача больницу не полагалось, потому все врачи по графику выходили в ночное. Но ведь профанация получалась. Что может сделать стоматолог, если поступит больной с ножевым ранением? Вызовет хирурга. Что могу я, если поступит больной с инсультом? Вызову невропатолога. Что сделает невропатолог, если поступит роженица? Вызовет акушера. Что сделает акушер, если поступит больной с инфарктом миокарда? Вызовет терапевта. И так далее и тому подобное. Все это способен сделать и фельдшер.

— Да я уйду, уйду. Окажи только медицинскую помощь, и пойду.

— Посмотреть руку?

— Руку завтра успеешь. Ты того… противострессовое дай. Если есть, конечно, — добавил он в приступе деликатности.

— Ты ж на дежурстве, — засомневался я.

— А ты в плепорцию, только для поддержания духа.

Я достал из холодильника «Гжелку». Видно, такова ее судьба: быть початой еще до полуночи.

— О! Кучеряво живешь!

Я протянул Фе-Фе стакан и бутылку. Взрослый человек. Дай мне бутылку, и я буду пьяным сегодня. Дай мне работу, и я буду пьяным каждый день.

Невропатолог откупорил «Гжелку» со всем бережением. Налил немного, граммов пятьдесят.

— А ты? — спросил он меня. — Ты ведь не на дежурстве?

— Оттого и не хочу.

— Правильно! — Фе-Фе пил не залпом, как алкоголик начинающий, не смакуя, как алкоголик матерый, а просто — словно воду. — Водку без острого желания пить грешно. Ну, я пошел, — и он действительно пошел обычной походкой слегка уставшего человека.

Я заперся на два оборота и вернулся в ванную.

Вода не успела остыть настолько, чтобы нельзя было окунуться, но удовольствия не получилось. Быстро намылился гелем, быстро смыл его, быстро вытерся, быстро надел пижаму и быстро лег в быстро постланную постель.

Все. Буду спать.

И уснул на диво сразу, без самокопаний, мечтаний и сожалений о бездарно прожитых годах.

Разбудил меня телефонный звонок — пронзительный и настойчивый до наглости. Я даже просыпаться не хотел. Пришлось. Только сел, опустил с дивана ноги, как телефон и замолчал. Шуточки, да? Врачу если звонят, то до упора, чтобы трубку снял да выслушал. А так… Я зажег фонарик, посмотрел на часы. Всего-то половина второго, едва вышел на крейсерский сон.

И только тут я спохватился: как мог звонить телефон, если кабель поврежден? Восстановили? Сейчас, заполночь?

Я подошел к столику, старому журнальному столику времен пятилетки качества, снял трубку и поднес к уху.

Мертвая тишина. Как и должно быть. Ночные ремонтники, щас! Мы не в Чикаго, моя дорогая! — последнюю фразу я сказал вслух, Маркизе.

Та потерлась о ножку столика и пошла в ванную. Санузел совмещенный, а она, умница, привыкла пользоваться ватерклозетом.