Марк Олейник - Семь рек Рима

— Конечно, — удивился я, — как я еще могу понять, что мне только кажется, а что есть по-настоящему?

— Настоящему, ящему, самоящему, — голос стал удаляться, я остался один. Было ощущение, что я лежу на облаке. Ну, или, по крайней мере, моя голова лежит на нем как на подушке.

* * *

Некоторое время я думал, открывать мне глаза или нет. Череда странных римских событий пролетела внутри головы в образе стаи пестрых птиц, и я вернулся к изначальной точке. Пат.

Я подумал, что сейчас открою глаза и увижу ее. Потом мне пришло в голову, что я могу очнуться в тюремной камере, потом — что я заснул на скамье под синим небом и мой сон стережет майор Джузеппе. Были еще какие-то идеи, но, так или иначе, я хотел увидеть Пат. Сильно хотел.

Ее не было. Я лежал на мягкой ласковой поверхности. Вокруг никого. Было светло, но розовые солнечные лучи падали отчего-то не как обычно сверху, а проникали снизу. «Значит, я все-таки на облаке», — подумал я, привлекая недавний сон.

Я не понимал, что делать дальше, и, поднявшись, попробовал пройтись. Это оказалось несложно — ноги словно ступали по мягким и упругим кочкам, страха, что я сейчас провалюсь, не возникало.

Облако пружинило, и вскоре я не смог побороть желания и стал прыгать, разом перелетая на несколько десятков метров. Это было упоительно, и я никак не мог остановиться, не чувствуя никакого утомления — только радость. Словно на гигантском батуте. Который тянулся до самого горизонта без всяких изменений.

Стоп! — он вынырнул передо мной из ниоткуда и, прерывая полет, схватил меня за руки. Его ладони были крепкими и холодными как клещи. Его нос картошкой был буквально в пяти сантиметрах от моего, а круглая голова, вся в мелких букольках волос, укоризненно покачивалась из стороны в сторону как у китайского болванчика.

— И вам не стыдно? — сказал Пино, потому что, без сомнения, это был он.

— А вам — за ваш дурацкий парик? — быстро нашелся я.

— Нисколько, — Пино сделал шаг, отпустив меня, и теперь стоял самодовольный, пузатый, одетый в белый балахон, который спускался до самых лодыжек. — К тому же это не парик. Это волосы, — он провел по серебристым буколькам рукой. — Это там, снаружи, жарко, так что я предпочитаю лысину. Здесь же я одет по моде. По здешней, конечно.

— Здесь — это где?

— Сейчас поймете. — Он снова взял меня за руку, оттолкнулся, и мы вместе стремительно полетели куда-то.

Остановились мы неожиданно и резко. Перед нами в воздухе висели два золотых прямоугольника — один поменьше другого.

— Соображаете, что это такое? — ткнул в них пальцем майор. — И перестаньте называть меня майором. Я, кажется, представился.

— Минуту, — я оглянулся, с тем чтобы увидеть прежнюю картину, выстланную до края пуховыми холмиками. — Кажется, догадываюсь. Вы хотите сказать, что… — я заволновался, — что эти золотые штуки — это двери в моем саду?

— Правильно, — похвалил Пино. — Только с другой стороны.

Я подошел к дверям — ручек у них не было, а золото, их покрывавшее, было полированным до такой гладкости, что мои ладони тотчас оставили на нем дымные отпечатки.

— Обязуюсь не называть вас майором, — торжественно сказал я. — Но, если можно, вы для меня останетесь Пино, Харон — это имя тощего и злого старика. Словом — это не про вас.

— Ладно, — сказал Пино. — Можете называть меня Пино, хотя это и глупо. Но вы не ответили на мой вопрос.

— Простите, — я попытался обогнуть двери сбоку, но у меня ничего не получилось. С каждым шагом, казалось, двери тоже поворачивались и в прежнем положении сияли предо мной. Это походило на карусель.

Пино наблюдал за моими попытками с саркастическим выражением на лице, когда после очередного круга я остановился рядом с ним.

— Какой вопрос? — спросил я.

— Сейчас не поздно вернуться. Хотите?

— Но раз я здесь, — сделал я попытку напрячь память, — значит, я хочу этого. Тем более что и вы так и не ответили, где это «здесь».

— Хорошо, — вздохнул Пино. — Я вам напомню, как было дело. — Он опустился на облако и привалился спиной к одной из дверей. — Присаживайтесь. В ногах правды нет — русские пословицы все-таки очень непонятные. Итак, — он дернул меня за руку, и я плюхнулся рядом с ним. — Прежде всего, вы напились как сапожник. После того как я рассказал вам обстоятельства смерти Пат. Кстати, наверное, она все-таки предчувствовала что-то, поэтому и позвонила своему бывшему. Продиктовала ему свое завещание.

— ?

— Вы тупой. Ведь Влад сказал вам, что Пат просила передать, что очень любит и ждет вас.

— Я не тупой, — сказал я. — И без всяких владов я знаю, что Пат меня любит.

— Опять настоящее время? — укоризненно произнес Пино. — Но я ведь вам уже докладывал, что она умерла.

— Этого не должно было случиться. Тем более от туберкулеза.

— Если бы ее раздавил поезд, вы считаете, это было бы более оправданно?

— Нет, — поправил я его. — Просто Пат не могла умереть. Тут какая-то ошибка. Я найду ее и верну.

— В психиатрии, — Пино оторвал кусок облака, скомкал на манер снежка и запустил подальше, — есть понятие «идефикс». Проще говоря, вы зациклены на одной и той же мысли. Я подскажу вам, в чем дело. Вы очень себя любите. Ваша справедливость — это ваше удобство. Ваша Пат — это красивая подпорка вашего эгоизма, с которой вы расстались не по своей воле и теперь негодуете и расстраиваетесь. А ведь сто раз было сказано, что человек смертен неожиданно. Мысли ваши смешны, дух ваш слаб. Вы любите жизнь, потому что живы. «Любит Филида орех, — пока его любит Филида».

— Ладно, — согласился я. — Кто я такой, чтобы спорить с Хароном? Вы ведь наверняка все это сто раз слышали… Но вот пока вы были майором полиции там, в Риме, вы почему-то все время пытались сделать так, чтобы я улетел, уехал. Почему? И потом — раз я здесь, то, значит, смог вас как-то убедить помочь мне, нет?

Пино скатал еще несколько облачных снежков и теперь пробовал попасть в некую непонятную для меня цель. Наконец ему это надоело.

— Прикидывал, как не задеть ваше самолюбие, — сказал он. — Хотя чего ради. Отвечаю на вопросы. На первый. Всегда приятно почувствовать себя главным. Демиургом, вершителем, так сказать, судеб. Я-то знал, что ваша Пат умерла, вот и подумал: «Запутаю этого болвана, заморочу ему голову, заставлю уехать, он мне потом спасибо скажет», — судьбе, в смысле. Ну, и красиво получилось бы. Если бы вы не были таким глупым.

— Значит, по-вашему, любить — это глупость?

— Еще бы! — возмутился Пино. — Разве имеет смысл сосредотачиваться на одной девице, когда вокруг их как вишни в саду? Как будто вы сами не были сто раз женаты.

— Тут особый случай. Значит, именно поэтому вы согласились взять меня сюда?

— Куда? — спросил Пино. — Вы понимаете, где мы?