Елена Арсеньева - Ведьмин коготь [litres]

Впрочем, я, конечно, молчала, потому что в доме Артемьевых воцарились счастье и покой. Степан слал из полка восторженные письма, суровая Надина свекровь смягчилась, родители ее сдували с дочери пылинки, и только мне было понятно, почему в глазах Нади затаилась тоска и страх.

И вот как-то раз прибежала ко мне ее горничная Василиса и принесла записочку, в которой моя подруга звала меня к себе на часок.

– Извольте непременно пожаловать, голубушка Евгения Александровна, – прошептала Василиса с фамильярностью, обусловленной нашим долгим знакомством и нежной моей дружбой с Надей. – Христом Богом прошу… неладно у нас с барышней! – Глаза девушки налились слезами, и тут такой страх меня вдруг обуял, что я кое-как накинула салоп и, едва дав себе труд сообщить родителям, куда спешу, убежала, даже не слушая ее заполошных восклицаний вслед.

Отец и мать Нади сидели в гостиной: он за газетой, она с вязаньем, однако видела я их только мельком: горничная, повинуясь приказанию своей хозяйки, провела меня прямиком в ее спаленку. Отворила мне дверь, пропустила в комнату, заглянула туда, громко всхлипнула и кинулась вон.

Я вошла с опаской, однако на первый взгляд ничто в комнате не внушало тревоги. Надя сидела на ковре, доставала из нижнего ящика комода какие-то вещи и раскладывала их в стопки. Несколько таких стопок уже лежало там и сям, и я увидела, что это аккуратно свитые ленты, салфетки или воротнички, связанные из тонких ниток или вышитые Надей, которая была изрядная рукодельница, шелковые или полотняные мешочки-саше для трав, ожерелья и браслеты из бисера, медальончики ну и разные прочие мелочи, которые так украшают жизнь молодых девиц.

– Женя, я хочу тебе кое-что дать на память, – сказала Надя без улыбки, очень серьезно, и подала мне коробочку, обтянутую синей бархатной бумагой с серебряными звездочками. Я невольно улыбнулась, вспомнив эту коробочку: она была Надиным сокровищем, которому я в детстве ужасно завидовала, но тотчас улыбка сошла с моего лица, потому что Надины глаза заволокло слезами.

Внезапно я поняла, что это значит… нет, слово «понимание» здесь слишком маленькое, а это был как удар, разряд молнии, который ударил в мозг и сердце.

– Что ты задумала? – прошептала я… Я бы закричала, да горло перехватило. – Зачем ты приготовила эти вещи? Ты решила оставить наследство на память своим подругам? С ума сошла! С ума сошла!

– Я беременна, – пробормотала Надя. – Все в восторге, особенно мой супруг. А я в ужасе, потому что это не его сын. Я зачала во грехе, в страшном грехе, зачала от чудовища!

Я набрала побольше воздуху, словно собиралась с головой кинуться в воду с высокого обрыва. И кинулась, выпалив:

– Знаю. Я видела вас тогда, той ночью.

Надя уставилась на меня с изумлением, которое сменилось недоверием, а потом отвращением:

– Что ты измышляешь?! Как ты могла видеть?! Вспомни, какой ты была!

– Не знаю как, – честно призналась я, – но я видела, как он увлек тебя на кладбище… и… – тут я пробормотала что-то невнятное, не зная, как словами выразить то, что происходило между Надей и знахарем. – Видела, как ты потом дотронулась до колышка, как тебя опутали волосы… Я закричала, а потом ты подняла крестик, и только это тебя спасло от колдуна!

Надя смотрела на меня, у нее были огромные глаза, которые казались еще больше из-за прихлынувших к ним слез:

– Значит, это в самом деле ты… это ты кричала: «Крест, Надя! Крест!»… Я думала, мне почудился твой голос. Но напрасно ты меня спасла. Лучше бы мне там сразу погибнуть, чем взять на себя грех. Я только тебе доверю тайну. Впрочем, кажется, и Василиса о чем-то подозревает… Я нашла одну женщину, которая может… она может…

Надя залилась слезами и почти неразборчиво проговорила:

– Не знаю, останусь ли жива после того, что она со мной сотворит, поэтому вот решила заранее приготовить, кому что раздать. Ты не думай, тут не пустая коробочка, в ней разные мелочи, которые тебе всегда нравились, браслетик стеклярусный, помнишь?..

– Оставь этот браслетик себе! – прошипела я. – Не смей брать греха на душу! Ты должна сохранить этого ребенка! Знаешь, что услышала я, когда лежала на могиле Саровского праведника? Да-да, он говорил со мной! Упрекал меня в маловерии, потому что он не позвал бы меня к себе, если бы не намерен был исцелить. Наставлял, как жить мне дальше. А еще сказал: «Позаботься и о подруге своей и вразуми ее в минуты слабости и безумия. Убереги от ложного шага! Дитя ее вернется сюда однажды и содеет добро для веры русской. Спаси его!»

Я запомнила слова праведника от первого до последнего и сейчас все повторила их Наде, пропустив только одно: что он назвал будущее дитя ее лютым . Уж не знаю, что это могло значить: то ли станет он зверски злобным человеком, то ли это был намек на его отца, злого колдуна. Но я не решилась расстроить Надю – а такое слово кого угодно могло бы не то что расстроить, а просто убить! – вот я и пропустила его.

Несколько мгновений она смотрела на меня изумленно, потом нерешительно прошептала:

– Ты это сейчас придумала, чтобы меня отговорить? Да?

– Сама посуди, разве посмела бы я солгать от имени праведника, который спас мне жизнь, а не только здоровье? – ответила я, от души надеясь, что спаситель мой, который, конечно, слышал сейчас наш разговор, простит мне умолчание всего лишь одного слова. Ведь я так поступила только из жалости к Наде, только для того, чтобы наверняка отговорить ее от…

(Нескольких страниц нет)

Сырьжакенже, наши дни

«Это Верьгиз воет, – поняла Женя. – Верьгиз где-то близко, он думает, что мы окружены на кладбище, что мы уже в его когтях, зубах… да пусть думает что угодно!»

– Бежим! – Она схватила Трапезникова за руку и ломанулась сквозь заросли.

– Верьгиз думает, что мы еще на кладбище и что нас там рвут на части восставшие из могил упыри и упырицы? – пропыхтел Трапезников, послушно метнувшись за ней.

– Тебя, – бросила Женя через плечо.

– А тебя? – удивился он.

– А меня нет.

– Это почему?

– Догадайся! – буркнула Женя.

Трапезников покосился на нее, обгоняя:

– Верьгиз на тебя виды имеет, что ли? Поэтому и напал на тебя в городе? Поэтому и сюда притащил? Об этом говорила бабка? А руки зачем собирался тебе отрубать?

– Чтоб не рыпалась, – выдохнула Женя.

– А в воду зачем запихал?

– А чтоб до кондиции дошла, – невольно прыснула Женя.

– Типа вымачивал? – ужаснулся Трапезников. – Он антропофаг?

– Не удивлюсь, – вздохнула Женя. – Но погоди, постой-ка. Ты представляешь, куда мы несемся? Где дорога?

Трапезников принялся добросовестно озираться, недоуменно хмуря брови. Впрочем, Жене сейчас было все равно, знает он путь к спасению или нет. Она остановила Трапезникова потому, что ей было просто необходимо сейчас, прямо сейчас посмотреть на него – на человека, которому предстояло стать ее мужем. Вот они бегали туда-сюда уже черт – Чертогон! – знает сколько времени, держались за руки, бросались друг другу в объятия, тряслись от страха, но она как бы впервые увидела его: высокий, худой, может быть, слишком широкоплечий для этой своей поджарой стати, длиннорукий и длинноногий, этакий баскетболист… Глядя на Трапезникова, Женя вспомнила свою первую любовь – Юрку Котельникова из 10 «А» класса той же 57-й хабаровской школы, где училась и она – правда, в 8 «Б», детсад, не имеющий никаких шансов на внимание старшеклассника. Всеми правдами и неправдами Женька пробиралась на тренировки школьной баскетбольной команды, чтобы посмотреть, как вытягивается Юрка перед кольцом, как аккуратно закладывает туда мяч, как напрягаются мышцы его длинных ног в красных атласных спортивных шортах, как взлетают надо лбом его светлые волосы, как блестят глаза…