Жан Рэ - Мой друг, покойник [Новеллы, Роман]

Он отыскал двенадцать страничек шуточной пьески, счел, что она принадлежит перу Бена Джонсона, собственноручно окончил ее, создав тем самым солидное произведение на двухстах страницах.

Найдя в одной из гостиничных записей, что Саути [4] Роберт Саути (1774–1843) — английский поэт ( Примеч. пер .). целых восемь дней прожил на постоялом дворе «У Чэтхэмского герба», он поставил это известное имя под семью крохотными анонимными стихотворениями, написанными зелеными чернилами в старом альбоме для стихов, извлеченном из коммунальных архивов.

Мистер Дув, которому администрация и лично мистер Чедберн выплачивали скромное вознаграждение, прирабатывал составлением ходатайств для просителей королевских и прочих милостей, протестов и рекламаций налогоплательщиков, а также сочинением нежных витиеватых посланий для влюбленных с соблюдением всех правил орфографии.

Одно из таких посланий случайно попало в руки Сигмы Триггса; стиль показался ему претенциозным и даже смешным, но его поразил тонкий почерк и гармоничное сочетание слов и интервалов между ними. Триггс не знал покоя, пока не познакомился с человеком, в котором сразу отметил хороший вкус и большой талант. Дув открыл ему, что хранит образчик почерка самого Уильяма Чикенброкера, бывшего королевского каллиграфа, который переписал часть «Истории Англии» Смоллета. Этого оказалось достаточно для установления теснейших уз дружбы, построенной на взаимном уважении. Вскоре Эбенезер Дув стал своим человеком в доме Триггса, и его принимали с огромным удовольствием, ибо он некогда помог старику Снипграссу оформить крохотную пенсию военного инвалида, ведя упорную и умелую переписку с соответствующим ведомством.

Дув и Триггс, сблизившиеся на почве общей любви к красивому письму, открыли друг в друге и общий вкус к рагу из ягненка с луком, лимонному грогу и пивному пуншу.

Однажды, в час откровений, мистер Дув поведал новому другу большой секрет.

— Я бы никому не доверился. Уважаемый мистер Чедберн смертельно обозлился бы на меня, половина жителей Ингершама сочла бы лжецом, если не сумасшедшим, а вторая половина лишилась бы аппетита.

— Ах так! — воскликнул Триггс. — Неужели все очень серьезно?

— Серьезно? Хм… Следует пояснить. Для меня, который читал и комментировал Шекспира, слова Гамлета: «…много в мире есть того, что вашей философии не снилось…» [5] Перевод Б. Пастернака ( Примеч. пер .). стали девизом. Вам понятно?

— Ну… конечно, — ответил Сигма Триггс, хотя ровным счетом ничего не понял.

— Вы — известный детектив и, будучи таковым, должны занимать позицию умного и сомневающегося человека.

— Конечно, конечно, — поспешил ответить Сигма, все меньше и меньше соображая, куда клонит почтенный старец.

Бледные руки самодеятельного писателя слегка вздрогнули.

— Доверяюсь вам, мистер Триггс. По ратуше бродит привидение!

Услышав эти слова, бывший секретарь полицейского участка в Ротерхайте поперхнулся, засунув чубук трубки слишком далеко в глотку.

— Быть того не может! — выдавил он, — и на глаза его навернулись слезы.

— Однако все обстоит именно так! — твердо заявил мистер Дув.

— Не может быть! — с еще большей твердостью повторил Триггс.

Но в душе обозвал себя лгуном; он вспомнил о висельнике, который качался в лунном свете в его квартире на Марден-стрит.

Поскольку Хэмфри Баскет не удостоился откровений подчиненного, то не проходило дня, чтобы последний не сожалел об этом. Ему казалось, что спокойный голос, светлые глаза и сдержанные жесты инспектора помогли бы покончить с призраком, нарушавшим безмятежный сон холостяка.

Невидимый груз давил на сердце, а Триггс никак не мог отыскать сострадательного друга, чтобы откровенным признанием переложить на него часть тяжести.

Он колебался между мистером Чедберном, весельчаком Ревинусом и даже простаками Снипграссами, но обрел истинную братскую душу в лице всеведущего мистера Дува.

Человек с замечательным почерком Уильяма Чикенброкера, обладавший даром творить нетленную красоту письма, не мог не выслушать его с надлежащим вниманием, а потом, быть может, дать ценный совет.

Однажды вечером, попивая особенно удавшийся грог и наслаждаясь ароматом голландского табака, Триггс поведал Дуву историю Банни Смокера, сообщил о страхах миссис Кроппинс, о пентаграмме и, наконец, о зловеще качающемся призраке.

Эбенезер Дув не стал смеяться над другом, винить расшатанные нервы или разыгравшееся воображение. Он долго размышлял, глубоко затягиваясь табачным дымом.

Мог ли иначе поступить человек, который с полной серьезностью утверждал, что по официальному учреждению бродит призрак; он не стал повторяться, говоря о своем призраке, дабы подтвердить рассказ приятеля. Внимательно вглядываясь в голубоватые клубы дыма, он пробормотал:

— Следует поразмыслить… Да, да, поразмыслить.

И только неделю спустя, после интереснейшей беседы о влиянии некоторых готических букв на каллиграфическое оформление церемониальных государственных актов, Дув вдруг сказал:

— Дорогой Триггс, я уверен, вы не страдаете галлюцинациями. К счастью, ими не страдаю и я. Невозможно дать рациональное объяснение некоторым явлениям, которые вызывают безграничное удивление, а иногда самый настоящий страх.

Хочу, в свою очередь, рассказать вам подлинную историю. Истинность ее подтверждается тем, что я сам пережил это приключение, и воспоминание о нем навсегда запечатлелось в сокровенных уголках моей души.

Говорят, любой уважающий себя англичанин раз в жизни готов поверить в привидение, но я знаю многих своих соотечественников, которые с глубочайшим неверием относятся к потустороннему миру. Они заблуждаются, и я во всеуслышание заявляю об этом. Я говорил вам о привидении, бродящем по ратуше, а сегодня поведаю иную историю и постараюсь, чтобы вы услышали не сухой пересказ о делах минувших дней, а ощутили дыхание истины.

Сигма Триггс вздрогнул; ему вполне хватало собственного призрака, и он втайне надеялся, что мистер Дув развеет его страхи.

Эбенезер Дув продолжил:

— Как-то я заблудился в тумане. С тех пор я не видел таких туманов даже в Лондоне в период фога. Он походил на желтоватую вату, пахнущую тиной окрестных болот.

Забыл вам сообщить, что проживал я тогда в Ирландии на берегах Шеннона. Весь день я провел в городке с богатейшим историческим прошлым, тщетно разыскивая манускрипты каллиграфов XVIII века, а с наступлением вечера рассчитывал вернуться в Лимерик.