Жан Рэ - Мой друг, покойник [Новеллы, Роман]

И вдруг мне нанесли чудовищную оплеуху, как будто это был легион демонов, потом меня с яростью бросили на землю и намертво прижали к ней. К счастью, я не выронил ружье. Я призвал на помощь святое имя Господа и одновременно нажал оба спусковых крючка.

Я освободился, но яростный рев и невероятные богохульства прокатились над болотом и затерялись в фонтанах разъяренной воды. Кажется, я целый час бежал по грязи и лужам, сквозь заросли камышей, а потом оказался лежащим на песке маленького пляжа, вода ласково холодила мне ноги.

Из впадины дюны ко мне прыгнула ловкая тень, и я узнал — Господу ведомо с какой радостью и признательностью! — моего верного, доброго Циклона. Он держал в пасти длинный коричневый лоскут, который положил передо мной и дружески заскулил.

Думаю, господин коронер, я плакал от ужаса и благодарил Бога с каким-то безумным рвением.

На конце лоскута ремня, тонкого, как резиновая трубка, держалось громадное коричневое запястье с ужасающими когтями…

Всё это было желатинообразным, неплотным и растаяло через несколько часов, превратившись в розовую липкую жидкость с отвратительным запахом…

— А что теперь?

— Когда солнце садилось в море, а громадные тени с востока порхали над болотом, я услышал выстрел на берегу болота, потом ужасный вопль, о котором уже упоминал. Несмотря на страх, я побежал на выстрел… Никаких следов господина Стамбла не было, только еще кипели воды… я опять приложился к фляжке с виски.

Я услышал, как на этаже осторожно приоткрылась дверь. Раздались тревожные голоса… Я достал из кобуры револьвер.

В тот вечер я выпил огромное количество виски, поскольку ужасная влажность отравляла воздух, а меня охватила тоска по солнечным дням и августовским пляжам.

В баре Зачарованного города высилась громадная голландская саламандра со слюдяными глазами, в которых горело адское пламя; на полу из плитки был рассыпан песок, белый, как сахар, и виски, способное совратить святого Антуана, если он вдруг решится зайти на островок из грязи, который окружал кабаре.

Снаружи хулиганистый ветер играл с дождевыми зарядами и гнилыми листьями. Поэтому понятно, что я сидел и пил, пока Кавендиш, хозяин, не выставил меня вон с положенной вежливостью и твердостью. Пришлось выйти за дверь земного рая, пропитанного самыми чудесными запахами Англии и Шотландии.

Мой крохотный домик в Камбервелле полон холода и влажности. Я живу в нем один. В углах прорастают грибки, похожие на фантастические бледные опухоли; еженощные походы слизняков оставляют серебристые следы на стенах; Но у себя дома я всё же властитель и вовсе не собираюсь пасовать перед грабителями, покушающимися на мое почерневшее серебро и три или четыре ценных картины.

Вернулась тишина. Ее даже не нарушал дружеский тик-так фламандских ходиков в прихожей. Следуя логике, я заключил, что их только что украли, и меня тут же охватил гнев.

Поймите, когда я возвращаюсь домой, в нем нет ни женщины, которая недовольно ворчит, но через минуту уже целует, ни шумного приветствия пса, ни двойного зеленого ночника кошачьих глаз. В этот жуткий час одиночества, удивительные мечты, навеянные виски, покидают меня в конце улицы, как неверные сотоварищи, и я радуюсь обретению своего друга — часов-ходиков, — который в одиночестве болтает в плотном мраке коридора.

— Ты здесь! Я-весь-ма-до-во-лен.

— Ты здесь! Я-весь-ма-до-во-лен.

Я пытался сказать ходикам еще что-то, но не смог. Мой мозг и слабое воображение в холодные ночные часы отказались подобрать иные слова к их ритму.

И вот мой друг был украден…

Первая ступенька скрипнула под моей осторожной ногой; тут же снова зашептал какой-то голос, потом опрокинутый предмет, упав, звякнул и со звоном разбился.

У меня в комнате стоят богемские и венецианские бокалы. Я обожаю их неслышное пламя.

Бесславный конец одного из моих хрустальных бокалов опечалил мое сердце, но у меня не осталось времени на размышление, поскольку на втором этаже сухо щелкнул пистолет.

Я тщетно вглядывался в темноту, удивленный, что ни лучика света не просачивалось в круглое окошко, которое обычно бросает на лестничную площадку отсвет цепочки далеких фонарей.

Что-то прошуршало, касаясь о стенку у меня над головой. Я едва успел нагнуться, уклоняясь от красной железяки выстрела.

Прогремел раскат, похожий на взрыв, меня ударила волна обжигающего газа, и моя шляпа слетела от мощного удара.

— Канальи! — закричал я. — Сдавайтесь!

Новая вспышка запятнала ночной мрак.

Вскинув револьвер, я выстрелил в сторону вспышки — без единого стона тяжело рухнуло чье-то тело.

Я тщетно искал на ощупь выключатель, с горечью вспоминая, что истратил последнюю спичку, пытаясь разжечь влажную смесь табака в трубке.

Я добрался до лестничной площадки… Моя нога заскользила, наступив на жирную и проминающуюся массу, и я понял, что передо мной лежит что-то чудовищное, нечто непонятное, и с тоскливым отвращением осторожно наклонился…

Ах!..

Две руки схватили меня за горло.

Две громадные, холодные, словно стальные, руки.

В безграничной тишине, без крика и ненависти, а методично и точно, как машина, они сжимали мою шею.

Мои позвонки хрустнули. Расплавленный свинец наполнил грудь; в глазах запрыгали искры. Я понял, что вот-вот умру. Мой револьвер выстрелил сам собой.

Воздух снова наполнил легкие. Руки отпустили меня. На темной лестничной площадке постепенно затих негромкий хрип.

Негромкий… Совсем негромкий… Потом тишина вернулась и воцарилась в доме.

Тишина, ночь, невидимые трупы, непонятная драма, которую я пережил вслепую…

На мои плечи обрушился Страх, и висел на мне, пока я с воплем бежал к двери.

Когда я вырвался на улицу, меня встретил смог.

За пару минут туман заволок всю улицу. Он закрыл тупики, выкрасил все фасады единой краской, заглушил мой голос, когда я кричал «Убивают!» В мое открытое от боли горло проник ледяной воздух. В тоске я бросился бежать за неясными человеческими силуэтами, таявшими в тумане, когда я приближался к ним. Я звонил в двери, но они оставались намертво закрытыми.

Я никого не увидел. Никто меня не услышал. Меня преследовала ужасная тишина кровавого дома, взяв в подлые союзники туман.

После двух часов бессмысленного бегства сквозь грязную зарю, замызганную сажей многочисленных труб, я вновь оказался на пороге своего опасного дома.

Когда я открывал дверь, вся моя плоть трепетала от предчувствия спектакля, который мрак скрывал от меня, но я услышал тиканье моих ходиков.