Елена Блонди - Карты и сновидения [СИ]

— А я и не говорю! — возмутилась Марина Михална, — но помочь должен. А то уже соседи мне. Что-то молодые совсем вас бросили… — лицо ее страдальчески сморщилось, брови поднялись домиком, руки легли на ситец под большой грудью.

— Потому они в город от нас и сбегли, — засмеялся дядя Дима, часто моргая — легкий хмель брал свое, — где все центральное, ни тебе печку топить, ни крышу перекрывать.

Ирина механически улыбалась, кивала, забыв прихлебывать чай. Она все верно услышала, возвращаясь из своих раздумий? Андрей тут почти не бывает? И родители уверены, что он по-прежнему живет в Южноморске, в новой квартире… Конечно, изредка, между своими длинными рейсами. И что ей теперь говорить им?

В коридоре скрипнула дверь, так знакомо. Ирина выдохнула с облегчением. Еще пара вежливых пустяков в диалоге с Натальей, и можно попрощаться. Работа есть работа, уж извините, мама Марина и папа Дмитрий.

— Привет, — в голосе Натальи звучал сердитый вызов.

Ирина, кивая с широкой вежливой улыбкой, поняла, почему. Старшая сестра Андрея всегда была пышкой, а теперь располнела вдвое от прежнего. Неловко пройдя мимо отца, присела на скрипнувший под ее весом стул, сложила на коленях пухлые руки, прикусив ярко накрашенную губу, с вызовом посмотрела на гостью маленькими глазами в жирной черной подводке.

Красилась, поняла Ирина, кивая каким-то словам свекрови и мучаясь всегдашним раздражением, которое в ней вызывала Наталья. И наряжалась, вон мини-юбка трещит и колготки ден на восемьдесят. Лучше бы ела поменьше, да утром бегала вдоль воды. Толку с ее черных стрелок и вишневой помады.

— На танцы собралась, что ли? — неделикатно поинтересовался дядя Дима, цепляя вилкой полоску огурца.

— Покушаешь, Наташенька? — одновременно спросила мать, держа на весу тарелку.

У Натальи задрожали полные губы в сочной помаде.

Ирина глянула на экран мобильника. Поставила чашку с недопитым чаем.

— Вот я кулема. Меня там ждут уже полчаса. Спасибо за чай, Марина Михайловна. Я еще зайду, хорошо? Завтра.

Марина поднялась, ставя перед дочерью пустую тарелку. Та, кусая губу, уставилась на белое донышко, окруженное веночком незабудок.

Родители проводили Ирину на крыльцо, потом дядя Дима спустился, и прошел вместе с ней до калитки, хмыкая тому, что попадалось внимательному взгляду: гнутому крану с блестящим барашком, будке Царика с лежащей в пыли цепкой, сломанной ветке на кусте крыжовника.

— Андрюшке будешь писать, от нас приветы. Он фотографий обещал, да видать, не успел. Ну я понимаю, дела, да всех дел не переделаешь, хоть перевернись.

— Передам. До свидания, дядя Дима.

Она коротко улыбнулась и пошла, стараясь не ускорять шаги, недоумевая, зачем вообще приехала, что хотела узнать. Может, что-то и можно было бы, но — не ей. Не у них. Никогда родными и не были, не стали, за те несколько лет совместной жизни. Сосуществования. Так, не жили вместе, а сосуществовали. И сама Ирина их не интересует. И они ее тоже.

— Ира!

Она оглянулась, удивленная. В проеме между домов виднелся кусочек берега, там, на фоне сверкающей осенней воды черный силуэт мальчика размахивал тонкими руками, а вокруг прыгал силуэт небольшой собаки со смешным именем Царик. А к Ирине быстро шел дядя Дима, протягивая газетный сверток с растрепанным краем.

— Тут тебе Марина собрала, специально в кладовке хранила, чтоб, когда приедешь. На.

Ирина приняла сверток, в котором прощупывались твердые длинные тельца, торчащие из разрывов острыми пастями с игольчатыми зубами.

— Сарган. Вяленый. Ты ж любишь.

— Спасибо.

Внимательно глядя ей в лицо темными, как у дочери, небольшими глазами, добавил:

— А то завтра, придешь ли. Ну, до свидания, дочка.

— Дядя Дима, — неожиданно для себя спросила Ирина, крепче ухватывая колючий сверток, — а Царик. Почему имя такое? Кто назвал?

Дядя Дима засмеялся, моргая. Махнул рукой в сторону берега, поднимая жестом полы распахнутой старой куртки:

— Царёк он. Думали, вырастет Царь, а шо там того Царя — за ботинком не разглядеть. Кирюшка переделал в Царика. Кричать удобнее.

— Хорошее имя.

— Беги. Ждут же.

Яркий октябрь, балансируя на грани ушедшего лета и грядущей осени, никак не мог определиться с погодой. Выходя из маленького номера, который открыла ей хозяйка «Рыбацкой хижины», быстрая худая женщина лет пятидесяти с модной стрижкой на пепельных волосах, Ирина посмотрела на тучу, загромоздившую полнеба, и вернулась, надеть под куртку свитерок. Лучше в распахнутой куртке походить, потом застегнуться, чем мерзнуть под холодным ветром, идущим впереди дождевого фронта.

На просторном песке, где еще было совершенно тихо и совсем безлюдно, в свитере стало жарко, и она, слегка раздражаясь, сняла куртку, повязывая ее вокруг пояса. Понимала, почему злится. Осенняя неровная погода напоминала ей себя. Никакого четкого плана, неясно, что будет через полчаса, или даже через десять минут, то ли грянет тяжелое яркое солнце, то ли такой же тяжелый ледяной дождь. А жить без плана Ирина терпеть не могла.

И пока что все тут оправдывало ее раздражение. Зачем приехала, снова спросила себя, продавливая песок вдоль тихой воды подошвами кроссовок. Нельзя было ехать, не поняв перед тем, что будет делать, что спрашивать, о чем узнавать.

Гладкое зеркало моря иногда морщила свинцовая рябь, в разрывах туч показывалось солнце, делая воду металлической, кажется, ступи осторожно и пойдешь, проскальзывая, как на темном льду. А потом солнце пряталось, и до самого горизонта на море воцарялся серый цвет, без бликов и деталей.

Выходя снова, освещало дальние дома поселка, делая их белыми игрушечными кубиками под крышами двух цветов — старые шиферные, цвета серой воды, и новые — из синтетической черепицы, неуместно яркие, чересчур красные.

Если могут сделать эту дурацкую пластмассовую черепицу любого цвета, рассеянно размышляла Ирина, мерно шагая обратно к поселку, зачем притворяются, что она красная, как бы глиняная? Ну и делали бы космос какой. Ярко-синие крыши со звездами, зеленые, как трава, желтые, цвета дневного солнца…

Мысли казались такими необязательными, что она попыталась их прогнать, чтоб не мешали сосредоточиться. Но картина с воображаемыми крышами маячила, перекрывая реальность… Это от страха. Наверное. Или нет, от лени, зачем придумывать другое, если крыша обязана быть красной. Какой была всегда.

— Эй!

Не сразу поняла, что окликнули ее, и еще шла, не поворачиваясь, а голос стал ближе, окликнул снова:

— Эй! Оглохла, что ли? Зову-зову.

Оглянувшись, Ирина остановилась, руки в карманах повязанной вокруг пояса куртки напряглись, сжимаясь в кулаки. На берегу никого. Только она, огромная бухта в свинцовых водах, плоская дюна, за которой шоссе, и совсем уже далекие у подножия плоских холмов отельчики. И песок. А еще — серая мужская фигура, что торопилась, прихрамывая, с лицом, сведенным в раздраженной гримасе.