Елена Блонди - Карты и сновидения [СИ]

— Ты же сама, — оправдывался, засыпая, вздрагивая и снова просыпаясь, чтобы договорить, — сама мне, чтоб так. Я люблю тебя, Марит.

— Конечно, сама, — нежно ответила она, поворачиваясь к нему спиной и глядя в полумрак комнаты широко раскрытыми глазами, — я люблю тебя, Аль. Спи.

Как почти каждую ночь, она смотрела напряженно, до слезы в глазах, надеясь, что не заснет, страстно желая прожить ночь, не закрывая глаз. И, как то бывало обычно, провалилась в сон, тут же оказываясь в грубой комнате с каменными стенами, которые упирались в низкое, полное туч, небо. Без потолка и крыши.

В коридоре загремели шаги, послышался уверенный мужской голос. Мать встала, опираясь рукой на деревянный стол, стащила косынку, взбивая негустые волосы.

— Иди в угол, Марит, — сказала быстрым шепотом, — скорее!

Девочка неохотно сдвинулась по лавке в темноту, села там, прислоняясь к стене и подбирая ноги под изношенную юбку, обхватила колени руками.

Мужчин было много, казалось, вся комната стала меньше размерами, и матери почти не было видно, за плечами, спинами и локтями. Иногда слышался ее негромкий смех в ответ на соленые шуточки. Марита, скучая, ждала, когда гости поедят и уйдут, забрав мать с собой. Тогда можно будет достать кукол, поиграть, а потом забраться на широкую детскую постель и рассказывать младшим страшные сказки. О мертвой королевне Неллет, которая спит в сетях, и даже благостные дожди не могут ее побудить. Марита почти взрослая, ей уже тринадцать. Один раз она видела великую Неллет сама, совсем немножко, когда тайком пробралась следом за матерью в большой дом. Руку видела и кусок ноги под белым платьем. Братья слушают, раскрыв рты. А рассказывать, как ее нашла бабка и погнала, охлестывая куском веревки, совсем не обязательно. Старая коряга. Кричала в коридоре, что Марита еще дитя. И вовсе уже не дитя.

Марита приложила руку к платью, ощупывая грудь, хоть маленькую, но уже совсем настоящую. И вздрогнула, поняв, что в комнате все молчат, а еще — смотрят в темноту, где она сидит.

— Хватит прятать, Тара, — сказал густой хриплый голос, — давай, показывай.

— Она еще дитя, — мать отвечала вроде бы весело, но в голосе прозвучала жалкая мольба, — Аркиней, ты хотел песню, я тебе спою. Ты какую…

— Я хочу видеть твою старшую дочь! — голос загремел, перекрывая ее слова.

— Не надо!

Мужчины загомонили, один взял со стола свечу, поднялся, протягивая свет в угол. Марита опустила босые ноги, расправляя подол на коленях. Вставая, выпрямилась, щурясь от мелькания пламени.

Кто-то за спиной светящего одобрительно присвистнул.

— Один подарок, Арк, — предложил еще голос, сиплый, прокашлялся и торопливо поправил сам себя, — нет, три, с первого же похода.

— Пять даю! Но сам, всю ночь.

— Самало сотрешь, Ханк, — захохотал еще один.

— И без подарков останешься, — поддержал его Аркиней, подходя и отбирая свечу. Провел ей в темном воздухе, внимательно осматривая круглое лицо и блестящие темные глаза, длинные волосы, заплетенные в детские косы с тряпочными бантиками.

— Ну-ка, — велел, отступая на шаг, — платье подыми. Хорошие ноги, ровные.

За спинами мужчин мать запела. Дрожащим умоляющим голосом, веселую песню с нескромным припевом, который, обычно, мужчины, подхватывали, смеясь. Но сейчас молчали, с интересом следя за спором. Кто-то продолжал пить, фыркая и гулко рыгая, ставил на столешницу кубок с громким стуком. И снова гулко хлебал.

Марита опустила подол, тот упал, щекоча колени. Аркиней глянул вверх, раздумывая.

Если еще ждать, поняла она, переступая босыми ногами по неровному полу, усыпанному мусором и каменной крошкой, придет благостный дождь, запрыщет, отбирая память. И тогда грозный Аркиней, предводитель отряда храбрых, вдруг забудет, с каким восхищением смотрел на ее коленки и бедра. Очнется и потребует от матери ее песню.

Поэтому сама шагнула вперед, берясь за толстую свечу, поверх пальцев мужчины, как положено, если женщина соглашается. На все.

— Угу, — сказал он, обнимая тонкую талию и притягивая девочку к себе, — быстро, миленькая, ко мне в дом. К благости успеем. А там вся ночь у нас.

— Марита!

Но она, торопясь следом за сильным и храбрым воином, одним из лучших воинов великого воителя Веста, не стала слушать. Если он полюбит ее так же, как любил мать, то все подарки, отобранные у пустоты, достанутся ей.

— Пустите! — кричала мать уже далеко позади, голос пропадал, накрытый мужским смехом, — Марит, вернись. Арк! Может быть, она и твоя дочь, Арк!

Сверху быстро темнело, туча наваливалась на каменные переходы и дома без крыш, воздух стал влажным, лип к щекам и губам. Марита старалась не облизывать их, боясь не успеет добежать, встанет принимать благость посреди коридора.

— Делов-то, — усмехнулся Арк, толкая ее к тяжелым запертым дверям, — удивила. Забегай, миленькая. Ну вот, теперь ты мне маленькая женка, стой тут, а как кончится благость, сделаю с тобой. Что… захочу… иди… сюда…

Ранним утром, когда коридоры полнились мужским голосами, уверенными и бодрыми в предвкушении нового похода, Мариту привел домой невысокий жилистый воин, перед облезлыми дверями осмотрел, сунул руку в растрепанные волосы девочки, притягивая ее лицо к своему, поцеловал в безвольно приоткрытый рот.

— Хороша была, девонька. Ровно вьюнок-колокольчик. Я тебе привезу такой, из нынешнего похода. Иди, мамка полечит, чтоб к ночи была снова свеженькая. Да поспи. Аркиней за тебя берет три моих подарка, отработаешь как надо.

Прижал ее животом к своим бедрам, отпустил, смеясь воспоминаниям о приятной ночи. И убежал, громыхая тяжелыми сапогами. Откликнулся на чей-то сердитый зов.

Марита осторожно вошла, морщась от боли. Положила на стол узелок с гостинцами, увесистый. Не только Аркиней одарил ее ночной мужской любовью. А еще. Трое. Нет, кажется, четверо.

— Грязная летучая мышь, — вполголоса сказала мать, не вставая из-за стола, — потаскуха без сердца. Гнилая дыра без замка.

— Ага, — согласилась Марита, улыбаясь распухшими губами, — там сласти, для младших. Много. И тебе еще кусок шелка, настоящего.

И повалилась, подламывая ногу. Запрокинула опухшее лицо к благостному дождю, который запрыскал, смывая боль, окутал теплой ласковой влагой. Мать сидела рядом на каменном полу, поднимая к низкому небу открытый рот и сладко жмурясь. А на детской постели вповалку спали братья, раскрывая навстречу благости маленькие рты и разжимая кулачки.

— Вьюнок…

Алим наклонился, пытаясь расслышать шепот. Подождав, бережно поднял вялую руку жены, коснулся губами багровой метки на запястье. И уложив, вытянулся рядом, сторожа, может быть, скажет еще что-то. Не в первый раз она говорит во сне о вьюнках. А днем эти цветы ненавидит.