Дмитрий Витер - 23 рассказа. О логике, страхе и фантазии

Я задерживаю дыхание и сжимаю ремень безопасности так же, как сжимал ремень в больнице.

Мы проезжаем второй перекресток — горит зеленый свет. Я жду удара. Если это произошло однажды, это может случиться еще раз. Например, прямо сейчас, прямо здесь.

Мы выезжаем на следующий перекресток, и жена осторожно поворачивает машину влево. Я начинаю кричать.

— Я снова приехал к вам на метро, — говорю я. Психолог записывает. Со лба у него стекают капли пота — кондиционер в кабинете не работает, и летняя жара донимает нас обоих.

— Опять? — спрашивает он. — Мы с вами столько раз это обсуждали — вам нужно взглянуть в лицо своему страху. Вы не сможете сделать этого в метро.

Я молчу и думаю о тех, кто боится ездить на метро. У всех свои недостатки. Я вот боюсь садиться в машины к незнакомцам и поворачивать налево.

— Вы говорите, в годовщину аварии планируете сидеть дома? — спрашивает психолог. Я киваю.

— Ну так вот, — продолжает он. — Вы должны будете в тот день не прятаться, а выйти в тот самый час на то самое место, и сесть в первую же остановившуюся машину.

Я говорю, что не могу этого сделать. Я объясняю это спокойно и уверенно, как ВДВшник объяснял мне, как встать с кровати с помощью ремня. Говорю, что у меня прогресс. Я уже могу ездить на машине на небольшие расстояния вместе с женой. Что даже пробовал сесть в такси, но потом выходил через несколько кварталов. Опасность слишком очевидна, чтобы ею пренебрегать.

Психолог непреклонен:

— Считайте это экзаменом. В тот же день календаря. В то же время. На том же перекрестке. Останавливайте первую машину, садитесь на пассажирское сиденье, и вперед! Сами увидите — вам сразу станет легче! Нужно закрыть эту страницу своей жизни и двигаться дальше.

Когда он говорит о страницах, я думаю о толстой папке с заголовком «Административный материал» с торчащим из нее краем миллиметровой бумаги. Вспоминаю, какой ровной и безопасной кажется на бумаге Первомайская улица. Думаю о летнем вечере, когда солнце едва село, и начинает стремительно темнеть.

Я думаю об этом, и понимаю, что уже стою на перекрестке Первомайской и 5-й Парковой. 22 часа. 23 июля. Я медленно поднимаю руку.

Пару минут никто не останавливается, рука начинает уставать, но потом возле меня резко тормозит черная запыленная машина — в сумерках я даже не успеваю рассмотреть модель.

Стремительно, чтобы не успеть передумать, я сажусь на пассажирское кресло, бормочу адрес, захлопываю дверцу и судорожно начинаю дергать ремень безопасности. Водитель не ждет, пока я пристегнусь, и стартует. Все бомбилы так поступают. Все до единого.

Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, плавно вытягиваю ремень и защелкиваю его.

— Зачем пристегиваешься? — спрашивает водитель.

Я поворачиваю голову и вижу Бомбилу в профиль. Человека, который год назад повернул налево.

Этого не может быть. И, конечно, это возможно. Я видел в протоколе его адрес — он живет в этом районе и, значит, так же «бомбит», только уже на другой машине. Тот вишневый «Хендай» не подлежал восстановлению.

— Остановите… — говорю я. Думаю, что говорю, потому что на самом деле не издаю ни звука. Надо будет рассказать об этом психологу.

Бомбила ничем не выказывает, узнал ли он меня или нет, и проезжает перекресток с 7-й Парковой на мигающий желтый. Доезжает до 9-й Парковой, и притормаживает, пропуская пешеходов. По лобовому стеклу начинает барабанить дождь.

Я сбрасываю с себя оцепенение, и на этот раз действительно говорю вслух.

— Я выйду тут.

Пытаюсь отцепить ремень безопасности, но пряжку ремня заклинило. Пока я тщетно стараюсь освободиться, загорается зеленый, и Бомбила трогает с места по трамвайным путям:

— Зачем выходить? Недалеко же.

Он поворачивает ко мне голову, и я впервые смотрю ему прямо в глаза. Бомбила узнаёт меня и улыбается. Он смеется надо мной. Потому что машина, в которой я еду, больше не черная — потоки дождя превращают ее поверхность в темно-вишневую. Потому что я не помню имен Психолога, Девушки-на-Каталке, ВДВшника и Правосудия — я еще не встретил их. Потому что это не годовщина аварии. Это сама авария.

Бомбила успевает прилично разогнаться и на 11-й Парковой, не притормаживая на стоп-линии, начинает резкий поворот налево.

Он не должен повернуть. Куда угодно, только не туда.

Непослушный замок ремня безопасности раскрывается, я бросаю тело влево, хватаю обеими руками руль и выворачиваю его вправо.

Бомбила кричит, и я понимаю, что это не он. Даже отдаленно не похож — пожилой мужчина с бородкой. Его черная «Хонда» делает неуклюжий рывок вправо, и я понимаю, что нас несет прямо на переполненную людьми автобусную остановку за перекрестком.

Я хочу, чтобы время остановилось здесь и сейчас, и оно останавливается.

Было 22:10, 23 июля.

Не всем эта история придется по вкусу, но иногда хорошие чувства могут обуревать и плохими людьми. Ведь «любят не за что, а вопреки».

Старику оставалось жить меньше минуты. Марта определила это по усиливающемуся голубоватому свечению, исходящему из вялого полуоткрытого рта. Она твердо накрыла его ладонь своей и наклонилась ближе: каждый умирает в одиночку, но практически никто не против, если кто-то просто побудет рядом, верно?

Старик закашлялся — капелька слюны упала Марте на воротник белого халата; еще одна — на щеку: сиделка не отшатнулась и не вытерла лицо, постепенно погружаясь в миниатюрное подобие северного сияния, которое источал старик. Те, кто бывал при смерти, часто описывали свои ощущения, как «белый коридор света», и Марта доподлинно знала, что они правы. Сейчас она находилась в этом самом коридоре, двигаясь вместе с умирающим до самого конца — до той неуловимой черты, где свет становится вечной тьмой. Здесь, на пороге, где смертная мгла уже клубилась в предвкушении нового гостя, сияние становилось еще ярче, интенсивнее, острее. Еще мгновение… Назад!

Марта отстранилась, делая судорожный вдох, втягивая в себя последние крупицы живительного света. Старик не двигался. Его голова откинулась на подушке, а из распахнутого рта не вырывалось ни хриплого дыхания, ни свечения.

По привычке Марта посмотрела на часы, отмечая время смерти. Пора звать на помощь. Она осторожно сунула руку в карман халата и потрогала холодный пузырек с хлоридом калия. Все под контролем.

Нажав на тревожную кнопку, Марта повернулась, подбирая подходящее случаю тревожное выражение лица — и тут заметила в дверях веснушчатое лицо рыжеволосого медбрата Генри О'Бри. Поймав ее взгляд, Генри тут же исчез, как прячется за занавеской фигурка в кукольном театре. Что этот пройдоха успел увидеть?