Андрей Дашков - Мокрая и ласковая

– Где Розан? – спросил Борис, ощутив отвратительную и уже знакомую слабость в ногах. Маленький штопор медленно ввинчивался в сердце. Жена начала истерично ругаться. Он дал ей пощечину, но добился только того, что она вцепилась ногтями ему в лицо.

Ярость ослепила его; в мозгу вспыхнуло пламя и выжгло страх и боль.

Он ударил ее. Потом еще раз.

Увидел кровь, хлынувшую из носа жены, и кровь на своих костяшках. В черепе непрерывно, тяжело стучал паровой молот…

Инстинкт подсказал ему, где может находиться Розенфельд. Переступив через ноги осевшей на землю жены, он обошел дом и через парк направился к берегу озера. Гнев мгновенно улетучился. В наступившей холодности было что-то нечеловеческое. Он не помнил, как «беретта» оказался в кармане пальто, и не замечал жуткой противоестественной тишины вокруг себя. На самом деле, его уши были заложены, и ему казалось, что он передвигается среди хрупких деревьев из мокрого стекла…

Розан был на берегу – его ноги были до колен погружены в кости старых древесных скелетов. Он всматривался в мглу над озером. Уже начало смеркаться. Другой берег и лес застилала пелена, похожая на туман. Вода была неподвижна, как слой застывшего черного лака на ногтях.

Когда Марк обернулся, Борис увидел страх на его лице. И еще – неудовольствие человека, оказавшегося там, где ему не хотелось быть.

– Где они? – спросил Стеклов.

– Уплыли на лодке.

– На лодке?! – переспросил Борис. Слово «лодка» доставляло ему мучительное неудобство, как заноза в языке.

– Ну, да, – сказал Розан, ничего не понимая. – Гарик, его плоскодонка и… дети. Меня не взяли. Не хватило места.

– Ты дурак, – глухо сказал Борис. – Где они нашли лодку?

– Какого черта, Боб?! На берегу! Вон там, между деревьями…

Стеклов почувствовал, что становится трудно дышать. Над озером висело удушливое облако и оставалось только удивляться тому, что его не ощущали все остальные. В облаке уже поселились мертвецы – благодарные гостям за общество и пищу. Мир ограничился окрестностями озера; вне этих пределов продолжалась лишь вероятностная игра вроде той, которой подвержены элементарные частицы.

Он пошел вдоль берега, боясь даже подумать о том, что будет, если Гарик вообще не появится. Розан покорно двинулся вслед за ним. Примерно в десяти метрах от кромки воды существовала узкая зона, в которой можно было идти достаточно быстро – здесь кончались завалы, а кустарник рос не слишком густо.

Они шли молча, только опавшие листья влажно утопали под ногами. У Бориса вообще не было мыслей. Он отправился в бессмысленный путь вокруг озера, чтобы не возвращаться в дом, и еще не знал, что будет делать, когда этот путь закончится. А закончиться он должен был неизбежно.

Сумерки сгущались, и теперь только свет из далеких окон кое-как озарял заросли. Оглянувшись, Борис увидел панораму огней и темных фасадов. Кое-где деревья были расцвечены лампочками гирлянд. В домах, стоявших на северном берегу, готовились к встрече Нового Года. Только дом отставного прокурора выглядел заброшенным, ну и, конечно, его собственный дом. Теперь поселок показался ему городом лунатиков, местом посадки инопланетных кораблей, недоступным и обманчиво близким в слезящейся перспективе.

Розан догнал его и обдал перегаром. Марк тяжело дышал, и Стеклов понял, что тот не дойдет. Им оставалось преодолеть еще две трети периметра озера. И в этот момент он увидел лодку. Она стояла в маленькой илистой бухте и была пуста. В сумерках лодка казалась черной и похожей на огромную рыбу с распоротым животом и удаленными внутренностями. Он не заметил бы ее, если бы не косой белый крест из полусгнивших деревянных весел, лежавших на дне.

– Слушай, – сказал Розан над ухом. – По-моему, это та самая лодка…

– Гарик!!! – заорал Стеклов, но крик получился каким-то глухим и угас без эха в бездонной воронке темноты.

Могли ли ОНИ отправиться отсюда домой пешком? Наверное, могли. Особенно, если Ромадин все-таки спилил дерево… Но Борис почему-то не верил в это.

– Садись! – приказал он Розану и полез к лодке через покачивающиеся кучи древесного гнилья. Розенфельд без возражений пробирался следом, хотя Стеклов спиной ощущал его страх. Страх двигался рядом, как бесплотный двойник человека. Просто чуть более темная часть пространства, готовая слиться с озерной чернотой…

Они начали сталкивать лодку на воду. Под кормовой лавкой валялся какой-то предмет. Когда Розан тяжело завалился на нос, вода, плескавшаяся на дне, вынесла на обозрение маленький детский ботинок. Борис вцепился руками в борта лодки, загоняя занозы под ногти.

Шнурок извивался маленькой красной змейкой.

Мех был пропитан водой.

Одной заклепки не хватало.

Это был ботинок Славика.

Стеклов стал грести, чтобы хотя бы тупая однообразная нагрузка высосала из него эту ноющую боль, непрерывно тянувшуюся муку ожидания самого страшного. От весел отслаивались щепки и трухой расползались под пальцами… Он отталкивался от черной жижи, но лишь для того, чтобы еще глубже погрузиться в трясину безнадежности.

Прошло какое-то время. Справа появились огни, будто звезды в разрывах облаков, которые ничего не освещали, кроме самих себя. Они оставались единственным ориентиром в опустившемся мраке.

За спиной Стеклова раздался тихий всплеск. Через несколько секунд две руки легли ему на плечи… Это была шутка, слишком дурацкая даже для Розана. Тот не мог придумать ничего более идиотского, дикого, непристойного. И непонятно было, как он подкрался так тихо.

Борис в ярости обернулся и увидел, что это не Розан.

Он узнал поблескивавшую норковую шубку Марины, но все еще не мог разглядеть ее лица. Насколько он понимал, а понимал он мало, Розенфельда в лодке вообще не было. Остывшие ладони коснулись его шеи, и он содрогнулся. Если так сходят с ума, то его безумие было одним из самых неудобных.

Но эта тварь сзади была слишком реальной. Ее голова приблизилась вплотную. «Марина» не дышала, но пахла, как болото. Липкие руки сомкнулись вокруг его шеи. Ошейник из покрытой инеем стали… Если это и была ласка, то пригодная лишь для некрофила. Он бросил весла и попытался разжать эти пальцы, но его растертые до крови ладони соскальзывали, а ногти раздирали кожу на горле. Тонкий язык проник в его левое ухо, словно покрытая слизью улитка, и начал ввинчиваться в ушную раковину. Левая половина головы превратилась в часть гипсовой маски, и тут он вспомнил о пистолете.

Рука долго не могла попасть в карман, а когда попала, то оказалось, что «беретта» лежит неудобно – стволом кверху. Пока Борис неловко вертел его в непослушных пальцах, едва не стало поздно – он оценил ласку смерти.