Ярослав Веров - Иррационариум. Толкование нереальности [litres]

– Я? – встрепенулась Мирослава. – Нет. Почему же?

– У вас улыбка грустная, – сказал старший. – У всех людей, почему-то, грустные улыбки.

– Не замечала. Есть хотите?

Дома Мирослава разогрела куриные ножки с острым рисом, сделала салат из помидор, базилика и лука. Она привыкла готовить на двоих. Даже, когда уже не жила с Игорем – всё равно готовила больше, чем могла съесть сама. Сейчас хоть появилось, кому скармливать лишнее.

Дети недовольно помыли руки и теперь сидели на табуретах, нахохлившись воробушками и, как всегда, с интересом рассматривая кухню.

– У нас когда-то была такая же люстра, – сказал младший, Антон.

– Не такая, – фыркнул старший, Серёжа. – У нас всё не такое было.

Мирослава поставила перед ними тарелки с едой. Включила чайник.

Братья жили в полузаброшенной трёхэтажке в соседнем квартале – в квартире на втором этаже. С их балкона открывался удручающий вид на пустырь, где ржавел заброшенный трамвай и валялись ещё какие-то железяки. Входили в своё жилище они через этот самый балкон, по деревянной лестнице-стремянке, торчавшей снаружи. Говорили, так удобней. И кормили мальчишек всем городком – их мать умерла около года назад. Примерно тогда же Мирослава потеряла Игоря. Второй раз.

Почему братьями не заинтересовались социальные службы, она не знала и выяснять не хотела. В конце концов, в их всеми забытый городок оные могли и не заглядывать. Фотографы же не заглядывали. До неё.

– У нас грязная люстра была, – глубокомысленно изрёк Антон и провёл пальцем по бело-салатовой полиэтиленовой скатерти. – И стол был грязный.

– Он и сейчас у нас грязный! – хохотнул Серёжа.

– Да. Но тогда по-другому грязно было.

Пару раз она осторожно заговаривала с мальчишками об их жизни – прошлой и настоящей. Они всякий раз отвечали, что сейчас всем довольны. Делают, что хотят. Идут, куда хотят. Еда всегда есть. Жаль только сосед – дядя Коля – исчез. Он всегда им прикольные штуки из дерева мастерил и чинил, чего надо в доме. И лестницу на балкон он соорудил. Тоскливо без него. Хотя, говорят, кто исчез – тем лучше. Братья очень хотели, чтобы доброму дяде было лучше.

– А с бабкой была бы тоска и мрак, – сказали. – Ну, с маминой мамой. Она злая. И грязная. Воняет.

Жила бабка где-то в другом городе, и дети к ней не хотели – вот и всё, что сумела выяснить Мирослава. От жителей города тоже ничего внятного не добилась. Живут себе дети и живут. Не голодные же? Не бесчинствуют? Не исчезают. Старший даже в школу ходит. Иногда. Да и младший с этой осени пошёл. Что ещё надо?

На оконном козырьке за стеклом прыгала тройка воробьёв, с любопытством заглядывала внутрь. Их здесь было много. На каждом шагу, куда ни глянь – воробей. Чирикают, скачут мячиками… Мирослава кинула им хлебные крошки. Воробьёв тут же прибавилось.

Когда она приехала, первым делом так и подумала: сколько же здесь воробьёв!

А Игорь любил котов. Да и она – тоже.

– Вы плачете? – послышался сзади голос.

Мальчишки доели и теперь топтались позади неё.

– Нет, что вы, – она быстро моргнула. – Просто я…

Она уставилась на холодильник. Там должно лежать кольцо. На коробочке. Рядом с орхидеей. Это – подарок Игоря. И кольцо, и орхидея – немногое, что она взяла сюда из прошлой жизни. Сердце глухо стукнуло. Неужели… Она покосилась на братьев, медленно подошла к холодильнику, провела рукой… На месте. Упало с коробки и чуть откатилось в сторону – видимо, слишком хлопнула дверцей. Она выдохнула. Выругала себя: как могла сходу так плохо подумать о мальчиках?

– Вы что-то потеряли? – спросил Сергей.

– Нет. Я… просто вспомнила одного человека. И мне стало грустно.

– Он умер, да?

Мирослава кивнула.

– От болезни?

– Нет, он… он… – голову пронзила острая боль, Мирослава сдавила виски. – Знаете, вы идите ребята. Мне тут ещё нужно… кое-что…

Как же больно. Словно огнём виски обожгло. Мирослава бросила всё, сменила город, чтобы только убежать от этой боли, а она всё равно – здесь, с нею.

Дети двинулись к двери. У порога остановились.

– Мы тоже скучаем по маме.

Чух-чух-чух.

Роза Алимовна почухала подмышки – одну, потом вторую. Не то, что бы они сейчас чухались – привычка у ней была такая, чухаться. От этого люди часто косились на неё недобро, а то и с опаской. Боялися, что зараза какая-то у ней. Во всяком случае, так ей муж бывший говорил – самой Розе Алимовне столь вопиющая ерунда в голову не приходила. С чего бы у ней – и зараза? Наверняка врал муж. Сам он зараза ещё та. С дитями бросил, «деревней чумазой» обозвал и ушёл к какой-то… городской.

Дитям, правда, помогал, да. Но в основном, конечно, она всё сама, да. А они подросли и… Не захотели жить с матерью, в общем. Они и раньше стеснялися матери. Особенно младший. Детвора во дворе насмешничала: мол, уборщица ваша мать и толстуха вонючая. И младший с ними смеялся. А старший, напротив, лез в драку с юмористами. И всё же, когда стали перед выбором, где жить, оба выбрали не её. Ох и горя было. Вот она и подалася в город ентот. Кто-то ей посоветовал – езжай, мол, там хорошо, в себя придёшь.

А что ж я тут делать буду? – подумала она, едва прибыв.

Пошла по совету в Центр, ентот, занятости. Все туда идут, как приедут – так ей сказали.

А там мужчина в очках и с бородой и говорит:

– Как раз вы-то нам и нужны! Именно вас нашему городу и не хватало! – он даже из-за стола встал и принялся вокруг Розы Алимовны раздутым павлином расхаживать.

Она озадаченно почухалась под грудью. Затем спохватилась и поправила причёску – завела за ухо выбившуюся из мышиного цвета хвоста прядь. Нешто приударить за ней решил ентот Марат Петрович? А что? Ничего так мужчинка. И ей-то всего сорок два…

Он тем временем цокнул языком и снова уселся за стол. Интерес в тёмных глазах вмиг угас.

– Так, енто… – Роза Алимовна растерянно вытянула лицо. – Что же мне… Где работать?

– Если я не ошибаюсь, Роза Алимовна, вы больше всего на свете любите печь пирожки?

– Ну не то что бы… – она замялась. Задумчиво посмотрела на жирное пятно на цветастом платье. Вроде ж не было с утра, когда одевалася. Или было?

Марат Петрович ждал ответа. А что вообще она любит? Работала почти всю жизнь уборщицей и дворником – то там, то тут, мечтала когда-то похудеть и чтобы красивые платья были. Вот их любила. Платья. Потом мечтать бросила – толстая и толстая. И платья не нужны.

И вообще – ничего не нужно. Была бы еда и крыша, и фильм какой по телевизору. Про любовь. Или – чтобы смешно было. Зачем ещё что-то? Но вот когда дитям пироги пекла, как-то оно того… светлее становилось, что ли.

– Ну-у, в целом, того, – промямлила она, чухая шею, – пироги люблю печь. Наверное. Да.

– Вот и славно. Будете работать пока в городской пекарне. Людей у нас немного, соответственно, и пирогов много не надо. Главное, чтобы были слеплены руками и с душой. Понимаете?