Борис Конофальский - Инквизитор. Мощи святого Леопольда

В зале повисла тишина, это был уже открытый вызов. И нунций, глядел на архиепископа в упор, и принимал его:

– Скорблю я,– чуть помедлив начал он, неотрывно глядя на архиепископа,– вижу в земле вашей оскудение, и оттого видно и устои слабнут. Видел я в главном храме вашем стоит драгоценная рака, что взята у хозяев без спроса их. Вот и честный человек из города Фёренбурга сидит тут со мной, о том он вам жаловаться хотел.

Бургомистр Шульц встал, поклонился, и произнёс:

– Люди города Фёренбурга в слезах просит вас вернуть святыни, и покарать вора, который разграбил город, пользуясь тем, что язва опустошила его. Вор Фолькоф пограбил арсенал, главный собор города, казначейства и многие дома. Убил многих добрых горожан и пожёг их жилища. О том мы написали письмо императору, союзнику нашему.

– Вот как?– Притворно удивился архиепископ.– А я слышал, что город грабили еретики. А кавалер Фолькоф побил их и отнял у них добро из арсенала.

– Богу так было угодно, что часть граждан города нашего впали в ересь,– продолжал бургомистр,– и император о том знает. И курфюрст Ребенрее, в чьих землях лежит наш город, тоже это знает. И они, какие не есть, а люди наши. А он их бил во множестве и грабил.

Хоть и не нравился Волкову отец Семион, но был он не глуп и правильно сделал, когда отдал большой кошель золота, треть того, что отняли они у колдуна, казначею архиепископа брату Илларилну. Брат Илларион это помнил, и, как и всегда тихим голосом, который все слышат, он произнёс:

– А дозволено ли мне будет напомнить, что среди убитых еретиков был и сам Якоб фон Бранц, из рода Ливенбахов, коего Карл Оттон четвёртый, курфюрст Ребенрее считал своим личным врагом, а Святая Церковь называла бичом Божий.

Ни нунций, ни бургомистр не нашлись что ответить, а архиепископа спросил удивлённо:

– Вот как, наш кавалер Фолькоф убил кого-то из Ливенбахов?

– Так говорят, монсеньор, люди, что с ним были.

– Ну что ж, то похвально, но грабить церкви, разве дозволено ему,– наконец сказал нунций.

– Так разве грабил он, а не спасал святыни от поругания?– Не отступал казначей.– Рака у нас в соборе стоит. У всех на виду.

– А утварь, там и утварь пропала, всё серебро!– Добавил бургомистр.

– Три мешка утвари и иконы в серебряных окладах у меня в казне, – отвечал брат Илларион. – В сохранности они. А про деньги слышал я, что преданы они курфюрсту Ребенрее под роспись. Как и пушки из арсенала. Вам сын мой,– говорил он бургомистру,– надо бы к другому курфюрсту обратиться, а не к моему монсеньору. Ехать вам надобно к принцу Карлу Оттону четвёртому курфюрсту и герцогу Ребенрее.

На том разговор бы и был бы закончен, не возьми слово канцлер, он, видя, что у викария и бургомистра нет больше доводов, подбросил новых дров в огонь:

– Взял что либо в бою у еретиков, или свершил воровство, рыцарь Фолькоф, доподлинно установить трудно будет, теперь. А вот то, что человека осудил он и сжёг права на суд, не имея – то факт.

– Именно,– оживился нунций,– кто позволил ему брать на себя роль трибунала инквизиции. Кто дал ему такое право? Может быть вы монсеньор архиепископ?

Этот вопрос звучал невежливо, архиепископ наливался кровью, словно от пощёчины, готов был сжечь взглядом нунция, а хуже всего было то, что ответ на этот вопрос звучал как оправдание. Он так и не смог ответить, а склонился через ручку кресла к своему канцлеру и зашептал с леденящим холодом:

– А скажи ка сын мой, кому ты служишь, а? Мне или нунцию?

Другой кто – от такого вопроса и помереть мог, но приор и канцлер его высокопреосвященства брат Родерик был не из таких, он не боялся гнева князей, боялся он только Бога и осуждения наставника своего. И поэтому заговорил он спокойно и тихо, что бы слышал только курфюрст:

– Монсеньор, два месяца назад, мы отказали просьбе императора где просил он нас о деньгах, и собрали ему только лошадей, а через пару дней наш ландтаг откажет ему в праве собирать солдат в ваших землях до конца всего будущего года, и теперь мы ещё будем покрывать головореза, который, по мнению горожан, ограбил их город, так мы совсем разругаемся с императором.

– Ничего, я выбирал его,– говорил архиепископ, но уже без излишней строгости.– Стерпит.

– И стерпел бы,– продолжал канцлер тихо,– будь на вашей стороне папа, так мы и папе в деньгах отказали, и опять же будем покрывать головореза, что презрел дух Святого трибунала, и без благословения церкви сам сжёг человека и говорят что у него это был не первый. И нунций папе об этом обязательно доложит. Мудро ли будет перечить и папе и императору одновременно. Даже если и того и другого вы избирали.

Спесь с архиепископа спадала, он был умён, и всю жизнь прекрасно чувствовал себя, искусно играя на извечных противоречиях папы и императора. Курфюрст задумался, сел в кресле ровно, что бы хоть немного унять нарастающую боль в ногах, а брат Родерик не поленился, встал за креслом своего господина и продолжал говорить:

– Умно ли нам злить папу, он всегда утверждал на приходы тех людей, о которых вы просили, а вдруг будет по-другому, и начнёт он нам тасовать приходы. Людей сюда своих ставить. Да и братом вашим вас не попрекал, что бы тот не делал.

Он помолчал и продолжил всё ещё стоя за креслом курфюрста:

– Да и императора нам злить не надобно, учитывая, что все наши товары идут через его домены беспошлинно. А мы его разозлим обязательно, ибо нет у императора союзников более верных, чем, ненавистные нам, свободные города.

Каждое слово приора было истиной, курфюрст сначала молчал, а потом спросил, уже сдаваясь:

– И что ты предлагаешь делать?

– Проявить уважение и к папе и к императору, раз уж денег им не даём.

– И как мы его проявим?

– Убьём одной палкой двух куропаток. Головореза арестуем, проведём следствие,– курфюрст, было, хотел возразить, но канцлер не дал ему сказать,– нет, не волнуйтесь, казнить не будем, пять ударов хлыстом будет довольно, лишим его рыцарского достоинства и титула защитника веры. Посадим под замок, не на цепь в подвал, а в башню, там и мебель есть и очаг, посидит два-три года, а папе и императору напишем, что чтим их интересы, а вор и самоуправец наказан. И имущество будет возвращено. И все будут довольны, что мы их уважили, хоть и денег не дали. Если же не дадим денег, да ещё проявим пренебрежение…

Брат Родерик замолчал.

Ничего, ничего не смог возразить архиепископ, сидел, дулся, и хотел побыстрее уйти, что бы врач наложил мазь на ноги. Всё складывалось не так как он хотел, но по-другому не получалось.

– Или соберём денег папе?– Продолжал тихо говорить канцлер.

– Нет, нету у нас денег. – Рявкнул архиепископ и заговорил тихо.– Объяви, что начнём расследование, и виновных накажем. Утварь церковную отдадим сегодня же. Но раку возвращать не торопись, скажи, что вернём попозже. Народ к ней ходит, сам же видл.