Борис Конофальский - Инквизитор. Мощи святого Леопольда

Горожане выходили из домов, мастера из мастерских, все осеняли себя святыми знамениями, кланялись, читали молитвы, кто как умел. Пытались подойти ближе, поглядеть на чёрное от старости серебро раки, дотронуться до святыни. Но солдаты Пруффа, переполненные важностью от причастности к происходящему, гнали их, не давали лезть к раке и под телегу.

Сначала Волков не понимал, что делает монах и даже злился на него. Потом до него дошло, что монах делает всё правильно, и он, было, успокоился. Но когда его обоз стал собирать толпы людей на узких улица, то снова стал волноваться, боясь, как бы не задавили кого.

А монах не унимался:

– Господь, да хранит славного рыцаря Фолькофа, что вырвал из лап безбожников, святыню!

– Который, который из них Фолькоф? – Слышалось со всех сторон.

Умный Брюнхвальд, что ехал от кавалера по левую руку, чуть придержал коня, что бы вопросов ни у кого не было. Теперь он ехал на пол коня сзади, а сразу за ним ехали Сыч и Ёган, оба в сине-белых одеждах, в цветах герба Волкова, а Ёган ещё и штандарт держал сине-белый да со страшным вороном, что глаз имел кровавый. И теперь ни кто из зевак уже не спрашивал который из них кавалер Фолькоф.

Все видели его. Волков снял шлем и подшлемник, он хотел, что бы его запомнили, знали. Возможно, он останется в этом городе навсегда, и пусть люди его узнают. Люди глазели на него и, если ловили его взгляд, кланялись.

А он был горд, горд и счастлив, как никогда в своей жизни, хотя его лицо и не выражало никаких эмоций. Но брат Семион всё видел. Он шёл перед телегой с мощами, на мгновение, замолкая, поворачивал голову и смотрел на кавалера. Видел его триумф. Чувствовал его состояние и улыбался едва заметно. И снова славил кавалера зычным голосом умелого попа.

Ближе к центру города к Волкову подбежали два человека, один был в хорошей одежде, толст и тяжко дышал. То был помощник бургомистра, он смиренно просил не везти весь обоз на центральную площадь, так как это запрещено, телегу с мощами – пожалуйста. А всё остальное просил везти к складам да к мастерским.

Волков послушал его, отправил людей Пруффа и часть людей Брюнхвальда с обозом к складам. А сам вскоре, был на центральной площади, перед самым роскошным храмом, который он когда-либо видел. Там у ступеней храма телегу с мощами и остановили. Зевак от неё отогнали. Брат Семион сходил в храм и вскоре вернулся.

– Ну что, можно заносить? – Спросил у него Волков.

– Нет-нет, господин, нельзя, протоиерей послал за архиепископом. Будем ждать его.

– А придёт ли? – Засомневался кавалер.

– Уж не извольте сомневаться, коли здоров, так придёт, такого он не упустит.

Народа на площадь всё прибывало, и все продолжали смотреть на кавалера и судачить о том, откуда он взялся да кто он такой. Волков терпеливо ждал.

И, наконец, из дверей церкви, откуда он там взялся, появился сам архиепископ. Был одет в простую полотняную рубаху до пола, без шапки и с посохом в руке. С серебряным символом веры на серебряной цепи. Он стал спускаться по ступеням к телеге, на которой стояла рака. Спустившись, воздел руки к небу, бросил посох и тяжело повалился на колени пред мощами. Туфли с его ног слетели, а он так и стоял, босой и простоволосый, молился. Брат Семион сделал Волкову знак и сам стал на колени. Волков спрыгнул с коня и последовал его примеру. Все вокруг становились на колени: и жители города, и Брюнхвальд, и Сыч, и Ёган. Все молились на площади. Кто как умел, так и читал молитвы, и кавалер читал, благодарил Господа за этот день, говорил ему, что не было у него дня лучше этого. Что день этот лучше, чем тот, когда его посвятили в рыцари.

А архиепископ встал и босой подошёл к раке, поцеловал её, громко благодаря Бога, обошёл с другой стороны и снова поцеловал, уже другую сторону. Люди встали, потянулись к телеге, но солдаты Брюнхвальда и подоспевшая городская стража оттесняли их обратно.

– Позже, дети мои, позже, вы все коснётесь её, мы поставим раку в соборе, любой сможет почувствовать благость её, – громко говорил архиепископ, – а сейчас мы поблагодарим нашего славного рыцаря, доброго воина, господина Иеронима Фолькофа.

«Он знает моё имя», – удивлённо думал кавалер, а архиепископ приблизился к нему, поднял с колен, ладонями склонил его голову, поцеловал в лоб и тихо сказал:

– Большое дело вы сделали, сын мой. Большое.

И уже заговорил громко, на всю площадь:

– Думаю, славному рыцарю этому даровать титул «Защитник веры». Как вы считаете, дети мои, достоин он?

– Достоин, господин, достоин! Даруйте ему титул, государь, даруйте! – Кричали люди. – Конечно, достоин!

– Ну, что ж, отныне вы, Иероним Фолькоф, можете именовать себя защитником веры и писать сей титул на гербе своём, на щите своём, на штандарте своём.

Волков почувствовал, как ему неприятно сдавило горло и грудь, и дышать стало тяжко, и воздуха не хватало. Он стал моргать и щурится. Пока слеза не слетела с ресницы.

– Поглядите, дети мои, не видал я такого, он плачет! – Продолжал архиепископ, призывая толпу в свидетели. – У этого храброго воина, добрая душа и мягкое сердце. Да, у него мягкое сердце, дети мои.

Женщины вытирали глаза глядя на это, да и мужчины многие смахивали слёзы. Ёган тоже смахивал слёзы, чуть не роняя штандарт кавалера. Сыч шмыгал носом и был необычайно серьёзен.

– Вы молодец, сын мой, молодец, – говорил архиепископ и как отец сыну, взъерошил кавалеру волосы.

Потом он крепко его обнял, а Волков стоял и думал о том, как бы не поцарапать грудь его святейшеству клёпками бригантины.

Волков и Брюнхвальд ехали за пустой телегой, кавалер молчал. Он думал, что не зря встретил в Рютте юного коннетабля, не зря. Не зря согласился помочь барону Рютте, не зря поехал к епископу, не зря взялся за, казалось бы, простое дело и довёл его до конца. Оно того стоило. Курфюрст, архиепископ, господин большой земли, при всех трепал его по волосам и называл молодцом, ведь он спас реликвию от поругания. Волков, в который раз благодарил Бога и, увидев отца Семиона, что шёл чуть сзади спросил:

– Монах, а чем славен святой Леопольд? Я раньше и не слыхал про него.

– А Бог его знает, – как-то беззаботно отвечал отец Семион.

– Что? – Искренне удивился кавалер. – Ты не знаешь?

– И близко не знаю, – всё так же легкомысленно говорил монах, – в поминальном месяцеслове больше восьми сотен разных святых, разве все упомнишь.

– Но архиепископ говорил, что он великомученик!

– Думаю, что его высокопреосвященство и сам не знает, кто этот Леопольд, а если и знает, то узнал совсем недавно.

– А что ж он так радовался мощам, называл их святыней? – Не верил кавалер.

– Господин, пастве нужна святость, люди любят святыни, и забота отцов святых, давать то, что им требуется. Вот архиепископ и даёт, мы уехали, а в храм выстроилась очередь, чтобы лобызать раку, и люди будут там стоять, пока каждый второй в городе не прикоснётся к ней. А потом разнесётся молва, и она уже полетела, и сюда поедут мужики из ближайших деревень, а они разнесут молву дальше, и сюда поедут мужики из дальних деревень, и другие мужики и другие, и не только мужики. Так что мощи, которые мы привезли, очень ценные. Да и могут ли быть другие, в такой то прекрасной раке.