Елена Асеева - Иное... [СИ]

В коридоре царила все та же предвечерняя серость, продолжало пахнуть гниющей древесиной, со стен осыпалась побелка, оголяя внутренности разваливающихся саманных стен- как растолковал Андрей.

Иногда осыпалась не просто побелка, а вывались целые куски глины, перемешанные с остатками камыша. Я глядела на такие куски, видела сухие волокна трав и вспоминала природу Земли, вспоминала море на которое ездила вместе… вместе с бывшим отдыхать. Вспоминала ночи, под высоким, черным небом полным далеких, чужих и как казалось мертвых планет и звезд, таких далеких… далеких… впрочем ярких, без сомнения, мерцающих своим живым, холодным светом. Вспоминалось мне море… черное… черное такое же как и небо… озаряемое хрустальной полоской лунного сияния и выкатывающиеся на песочный берег пенистые, с косматыми серебристыми кудрями, волны. Вспоминала я жар костра и огненные капли, танцующие в пламени.

Словом я вспоминала те прекрасные мгновения жизни прожитые мною когда-то… Вспоминала, тосковала, плакала, утирая слезы и воду стекающую с мокрых щек… понимая, что на самом деле я прокакала, спустила в унитаз свою жизнь, быть может, дарованную мне только один раз.

Коридор всегда был ровным, он никогда не поворачивал, не заканчивался, однако временами мне казалось, что мы движемся по кругу, по окружности. Я спрашивала Андрея, не замечает ли он того, что мы идем по кругу, но он широко улыбался своей располагающей улыбкой, и, покачивая головой, отвечал, что это мне, просто, кажется.

Но чем дольше мы шли, тем все чаще и чаще я приходила к мысли, что мы однозначно ходим по окружности, хотя и по очень большой, потому как лица самоубийц двигающихся мне навстречу никогда не повторялись и я их прежде не видела. А может… может просто из этой массы лиц я не могла выхватить тех, кто проходил мимо меня раньше. Ведь все безумцы похожи друг на друга: с выпученными глазами, вывернутыми головами, распухшие, мокрые или обливающиеся кровью… Мало было там тех каковых или одеждой, или чем иным можно было выделить из этого однородного месива.

Выделить… выделяла я только одного Андрея… Я давно уже шла ближе к нему, разговаривала и даже улыбалась его шуткам, рассказам. Мне просто было хорошо рядом с ним, с этим мужчиной, у коего отсутствовало половина головы и наверно половина мозга, однако это никак не сказывалась на его интеллекте и том теплом отношении, что возникло между нами.

И я даже не заметила, как я из Оли превратилась в Олюсека, Олечьку, девочку, лапушку… не заметила, как он из Андрея превратился в Андрейку. Превратился в Андрейку и стал таким близким, родным мне человеком, умеющим поддержать добрым словом, защитить, подставить свое плечо. Андрейка хвалил мою красоту и ладность, ласково приглаживал мои растрепанные, мокрые волосы, он даже умудрился преподнести мне подарок. Ну, не то, чтобы подарок…. а так дар…

Андрейка поднял с пола отвалившийся кусок глины, каким-то непостижимым образом отделил от бурого глиняного слоя тонкий высохший отрубок остова камыша и это трепещущееся, давно потерявшее жизнь, умершее, засохшее растеньице подарил мне… Я приняла его с радостью и слезами на глазах, положила на влажную, кровавую ладонь и молча продолжив свой бесконечный путь, подумала, что в чем-то я и этот тонкий колосок схожи… Оба мы умерли, высохли и теперь находились в ином мире… в ином состоянии…

Я смотрела как сухой остов камыша напитывается алой жидкостью замешанной на воде и моей крови, а когда намокнув, напившись этой субстанцией, он размяк, раскис. И наконец смешавшись, соединившись в одно единое вещество, хлынул с переполненной моей ладони вниз на пол, коснулся, впитался полотна дерева и превратился в ничто…я тихо всхлипнула. Всплакнула представив себе, что вот так и я быть может, соединюсь с какой-нибудь непонятной субстанцией, войдя в нее, растворившись в ней, а после исчезну… испарюсь… распадусь на молекулы и атомы…

Я потом долго шла, тревожно обдумывая и то, что могу исчезнуть как духовная единица и то, что и в этом месте таком мрачном, сыром, мерзостном можно оставаться личностью, можно вновь возрождаться и испытывать новые чувства к другому человеку.

Мне вдруг так захотелось сказать Андрейке, что я чувствую к нему, и я уже даже собралась развернуть свою голову, как внезапно справа от меня появилась та самая заветная, вожделенная белая, деревянная дверь, с облупившейся краской и ржавой, железной ручкой.

На доли секунд, от неожиданного ее появления, я опешила… и остановилась, а Андрейка неожиданно схватил меня за плечи и подтолкнул к двери. Я порывисто вытянула руку вперед, и крепко вцепилась в ручку. И пока Андрейка, заслоняя меня спиной, от нападающих на нас самоубийц распихивал, раскидывал их в стороны, поминая ихнюю мать, рванула дверь на себя, та пронзительно скрипнув, точно не скрипнув, а взвизгнув, подалась на меня. Быстро и не менее резко раскрылась так, что я даже не поняла, когда успела выпустить ручку, и передо мной появился плотный, белый туман.

И в ту же секунду позади меня стихла потасовка, а Андрейка нежно огладив мои волосы рукой, подтолкнул меня в спину, да очень тихо шепнул:

— Ступай вперед, Олечка, и будь смелая и сильная… ничего не страшись, девочка моя… Люблю тебя!

Люблю! Люблю! Люблю!

Прошелестело надо мной, прозвучало в моей голове, екнуло в моей груди и отдалось болью в моих разрезанных, располосованных и истекающих кровью руках. Я на миг закрыла глаза. Мне казалось я больна и брежу… или это долгий томительный сон… Мои ноги сами по себе шагнули вперед, а дверь тихо скрипнув, закрылась.

Люблю! Люблю! Люблю!

— Я тоже тебя люблю! — громко выкрикнула я и поспешно повернувшись, открыла глаза намереваясь выскочить обратно и остаться с Андрейкой там… в том коридоре.

Но теперь позади меня не было никакой двери, лишь серая, замызганная, бетонная стена… никогда ни беленная, ни крашенная и такая же, как и стены в коридоре давно не ремонтируемая. С отвалившейся штукатуркой, огромными, корявыми дырами из которых выглядывали рваные края бетона, похожие на те раны, что я так долго наблюдала в бесконечном коридоре у тех безумных самоубийц.

— Люблю, — прошептала я напоследок, понимая, что назад пути уже нет и теперь передо мной, что-то новое… иное… и развернулась.

Я развернулась и глянув на то помещение где оказалась, и в коем более не витал белый туман, вроде как его и не было никогда, горько и громко заплакала, зарыдала, да прижавшись спиной к дранной стене, тяжело сотрясаясь всем телом, сползла вниз на пол, усевшись прямо на серую, покрытую черными въевшимися пятнами, поцарапанную, истертую и точно состарившуюся до срока, с едва видимыми беловатыми прожилками, мраморную плитку.