Елена Асеева - Иное... [СИ]

Возле двери послышалась секундная потасовка, в которой отчетливо звучал чей-то громкий крик, болезненный писк и пронзительный визг, затем звякнув, скрипнули дверные петли, а после раздался глухой удар быстро захлопнувшейся двери. И когда все стихло, а я, опираясь на ладони, попыталась привстать с пола, внезапно кто-то крепко схватил меня сзади за волосы, скрутив их в тугой узел, и верно, обвязав вокруг руки и немедля потянул меня на себя. Я же подчиняясь этому болезненному рывку, мигом вскочила на ноги. Тот, кто меня поднял таким безжалостным образом, начал мотать мою голову из стороны в сторону при этом злобным, приглушенным голосом приговаривая:

— Чё, чё ты дура, под ногами встала, чё мельтешишь, столб ты тупорылый… Дура… дура ты… помешала мне добежать до двери… Да, я тебя…. я тебя…

Половинчатый мужчина, а это был однозначно он, нанес мне страшный удар по голове, такой сильный, что тотчас у меня загудело в голове, в глазах потемнело, и даже ноги в коленях дрогнули, такая это была страшная боль. Из глаз моих секунду спустя брызнули в два ручья слезы, они смешались с водой, что исторгала моя кожа, и на чуток я даже оглохла… не слыша того, о чем говорят кругом. Лишь ощущая мотание из стороны в сторону и жужжащий звук внутри головы, а когда я вновь обрела слух и услышала злобный рык половинчатого мужчины, то смогла разобрать и примешивающиеся к этому рыку не менее злобные выкрики других самоубийц в основном: «Надавай этой дуре хорошенько, чтобы не повадно было» и «В конце концов, топайте своими ножищами, не сдерживайте ход других».

Мужчина еще раз тряхнул меня из стороны в сторону, и, поставив на подгибающиеся ноги, да отпустив мои волосы, очередной раз пнул в пятое, мягкое место, повелевая мне таким образом идти.

И я пошла… Утирая бегущие из глаз слезы, из носа сопли, и смахивая с лица воду…

Я пошла… Ну, не буду же я с ним спорить, ругаться или драться… в самом деле, ведь он и сильнее, и выше меня… и он мужчина, а я женщина. И потом, я теперь поняла… никто… никто за меня здесь не заступится потому, что никакого старшего, главного здесь нет.

Здесь правит только сила… сила самоубийц.

Я пошла… пошла тихонечко постанывая и поскуливая, жалуясь на свою горькую судьбу и проклиная себя за ужасный поступок который прямой тропкой привел меня в этот ужасный… отвратительный коридор в общество этих безумцев.

Прибавив шаг, я вскоре догнала тех, кто двигался в моем ряду, и увидела перед собой почти голого молодого парня, на оном кроме серых плавок ничего не было.

Парень наверно был один из тех, кто решил закончить свою жизнь, выбросившись с огромной высоты, а потому из-под его местами разорванной и обильно кровоточащей смугловатой кожи на голове, теле, руках и ногах выглядывали обломки белых костей омываемых кровью, красные куски плоти и надорванные, свисающие похожие на бельевую веревку мышцы, сухожилия да нервы. Голова представляла из себя кроваво- сплюснутую на затылке массу. Из спины выглядывал клиновидный обломок позвоночника, левая рука и вовсе была оторвана в районе предплечья, и, свисая, крепилась на каких-то узких остатках мышц и сухожилий, колени на обеих ногах, судя по всему, изломанные топорщились криво в бок, и от этого тело парня смешно так покачивалось из стороны в сторону, да казалось то идет не человек, а большая неповоротливая утка.

Когда я догнала этого парня и отпустив его от себя шага на два пошла следом, то услышала позади себя тяжелый хрип дыхания того самого половинчатого мужчины, что бил меня и неожиданно оглянувшись и сердито посмотрев на него, набралась смелости и негромко, но очень грубо сказала:

— Не смейте больше меня бить.

— Чё…, - протянул он, и, набрав полный рот кроваво-красной слюны, плюнул в мою сторону, намереваясь попасть мне прямо в лицо.

Однако я предусмотрительно шагнула вперед, и слюна его, не долетев до меня, упала на пол. А я не на шутку рассвирепев, понимая, что если не постою за себя вот прямо сейчас, буду всегда бита… и точно забыв об ударе, каковой давеча получила по голове, добавила:

— Еще раз тронете меня… я вцеплюсь вам в морду ногтями, — и я показала ему остатки своего некогда ухоженного, дорогого маникюра, уже конечно не такого острого, но все же пугающего. И продолжила, — а потом я залезу в остатки вашей башки, и, расплескаю этот тупой, злобный, закипающий бульон… и вы… и вы, поверьте мне, долго будете его соскребать с этого грязного, не мытого пола.

— Ах, ты… чумаза накрашенная, — прошипел мужчина, и, сжав свой огромный кулак, протянул в мою сторону.

— От чумазлая слышу, — ответила я и втянула в себя свои губы, оставив на поверхности лица лишь тонкую линию, всем своим видом показывая, что я его больше не буду бояться и смогу за себя постоять… да, радуясь, что этот отвратительный получеловек не напал на меня, а ограничился лишь сжатым кулаком, наверно хоть, и, не испугавшись, но все же не желая связываться с психопаткой.

Психопаткой…

Мне вдруг так стало обидно за себя, что этот злобный, с полуразвалившийся головой мужик смеет меня пугать, бить, грозить кулаком и думать… думать, что я психопатка, а после горестно всхлипнув и повернув голову так, чтобы больше не видеть его и этот бульон в башке, печально вздохнула и напомнила себе, что на самом деле я ведь и есть психопатка. Вскрыла вены и теперь вот тащусь в этом ряду безумцев, и сожалею… сожалею… что так безрассудно, глупо… преступно глупо рассталась с дарованной мне жизнью, такой бесценной… бесценной и прекрасной.

А Андрей… кто такой этот Андрей, подумала я и заметила самой себе, что можно было (я теперь это понимаю) и пережить его уход. Пережить… Напиться вина, укрыться большим из козьего пуха вязанным косматым платком, лечь спать, а утром… утром пойти к родителям… друзьям…

Родители… только сейчас я вспомнила… вернее позволила себе вспомнить про маму и папу, которые остались там, которым предстоит найти свою дочь в ванной комнате в кровавой воде, со вскрытыми венами.

Найти… Увидеть… Хоронить… И затем жить с этим…

Ужас… Ужас… Что я натворила… Как могла такое совершить с их жизнью… со своей жизнью… И главное это то, что я продолжаю думать, переживать… продолжаю жить… ничего не остановилось… не прекратилось.

— А нафига, ты дура вены вскрыла? — услышала я такой неприятный для меня голос половинчатого.

— Я не дура, — сердито откликнулась я, и, повернув голову, глянула на утирающего с лица кровь мужчину. — У меня вообще-то имя есть — Оля.

— Очень приятно, — заметил он и его широкие, плотные губы, с выпирающей вперед тяжелой нижней губой мгновенно пришли в движение и расплылись в открытой располагающей улыбке, показав два ряда ровных белых зубов покрытых местами, точно накипь на чайнике, красноватыми прожилками крови. — А я — Андрей.