Елена Асеева - Иное... [СИ]

— Ох! нет! только не это…, - недовольным голосом вскрикнула я и печально глянула на лицо мужчины, с губ которого тотчас сбежала улыбка, и осталось там, лишь то самое, присущее ему от рождения, обиженное выражение.

— Чего нет! — теперь сердито буркнул Андрей.

— Да, что нет!.. — поспешно принялась пояснять я, не желая обижать этого нервного самоубийцу. — Просто меня бросил мужчина и его звали также, как и тебя- Андрей, — чего уже быть воспитанной, подумала я, и стала также, как и он тыкать.

— И чё? — непонятливо спросил он и утер попавшую в глаза кровь.

— Ну, как чё, — пожимая плечами продолжила я, — мне было очень плохо, я его любила… А он нашел другую, сказал мне прощай и ушел… Ушел… Предал… Бросил словно не нужную старую вещь… Рухлядь… — внезапно на меня нахлынули чувства от пережитой боли, а потом я словно в тумане увидела полную крови ванну и в ней мое плавающее тело. И вспомнив про родителей, довольно тихо всхлипнув, добавила, — я не смогла пережить его предательства, и мне показалось, что не зачем и вовсе жить.

— И чё? — вновь повторил Андрей, а после широко раззявив рот облизал языком свои губы, собирая с них кровь и выплюнув собранное на пол, заметил, — ну, нашел другую, ушел… бросил. И чё, из-за этого нужно непременно вскрывать вены, топиться, вешаться?… Ох, ну и дуры же вы- бабы! Ха…ха…ха, — громко и зычно засмеялся он, качнул своей головой и его кровавый бульон внутри башки опять вздыбился вверх, а затем плюхнувшись вовнутрь издал, что-то похожее на хлюп…

— А чего ты смеешься, — обидчиво сказала я, внутри все же соглашаясь с мнением этого Андрея. — Сам- то чего с собой сделал… Глядеть страшно… тоже мне… смеется…

Андрей мгновенно перестал смеяться, поднял руку и ощупал рваные края головы, словно намереваясь опустить туда, вовнутрь, пальцы и уже без всякого смешка, изрёк:

— Да, я… что ж… Я не пожелал ментам сдаваться… Я понимаешь, человека убил. Менты за мной пришли… Ну, а я не захотел их пускать, схватил ствол тестя и давай от них отстреливаться… А когда в винтовке остался последний патрон, засунул ствол в рот и нажал на спусковой крючок… Все равно мне расстрельная статья светила, так чем ее ждать… лучше уж все махом… махом решить, так я подумал.

— А…а…а… — протянула я, и почему-то мне стало жалко этого Андрея, уж так он говорил о своем самоубийстве горестно, я помолчала несколько секунд, разглядывая его, в принципе, очень даже интересное, красивое лицо, а потом задумчиво спросила, — погоди, а почему ты решил, что тебе расстрельная статья светит? У нас же мораторий на смертную казнь.

— Чё…чё, ты сказала? Повтори, — бестолково переспросил Андрей и наморщил остатки своего лба покрытого густым кровяным компостом, отчего на нем немедля появились глубокие впадины и не менее высокие горы.

— Ну, как чё, — принялась объяснять я, непонятливому и как мне показалось сперва, малообразованному Андрею. — У нас уже лет двадцать как мораторий на смертную казнь, то есть если ты даже и убил, тебя не расстреляют, а дадут пожизненно.

— Не… ну, ты к чему это заливаешь…, - скрипнув зубами, злобно прошипел Андрей. — Ты, чё, думаешь, я дурак… законы не знаю?… Какое такое пожизненно… Вышка… вышка мне светила, я ведь и еще ментов пару человек уложил… Вышка… вышка… Дура… дура ты… еще и смеешься надо мной…, - уже совсем грубо сказал он, и плюнул в мою сторону, только на этот раз не метясь в меня.

И тогда меня осенило и я не громко так, можно сказать даже тихонечко, чтобы не вызвать в этом несчастном убийце ярость, осведомилась у него:

— А когда ты умер… Ну, в каком году ты того…

— Того… ты имеешь в виду башку прострелил? — дополнил мой вопрос Андрей и увидев мой положительный кивок, ответил, — в 1980 году, в мае месяце.

— Ох, — издала я возглас полный удивления, и, не мешкая пояснила, — так нынче на дворе уже 2010 год.

— 2010…, - очень тихо повторил он и жалостливо всхрапнул, будто намеревался заплакать, зарыдать. Его крупные серо-карие глаза наполнились прозрачными слезинками, через миг две огромные капли вынырнули из них, резво смешались с застывшей кровью на щеках, отчего цвет на них сменился с красного на алый, и Андрей срывающимся на хрип голосом, дополнил, — это ж… это ж… почти тридцать лет прошло… ох!.. — тяжело и протяжно выдохнул он. — Сынок то мой уже совсем взрослый стал… мужик… Подожди это ж сколько ему теперь… ох! ты мать моя женщина… это ж ему тридцать шесть лет… Эх! ты мать моя… Эх! ты…

Андрей замолчал и перестал утирать лицо от крови, потому как из его глаз стали вновь и вновь выныривать слезы, а я предусмотрительно отвернулась, уж так мне стало его жалко. Сначала его… потом себя.

И горестно заплакав, я принялась корить себя за такой ужасный, скверный поступок, оный сделал несчастными моих родителей и превратил меня, их любимую, дорогую дочурку, в эту жалкую, мокрую курицу с истекающими кровью руками.

Утерев тыльной стороной ладони свой хлюпающий соплями нос, я глянула на кровавые ленты, обмотанные вокруг запястий. Они, уже давно напитавшись кровью, поменяли цвет, став ярко пунцовыми. Просачивающаяся сквозь трикотажную ткань кровь, срывающаяся с кончиков моих пальцев, достигая пола, громко шлепалась о его деревянную поверхность. Она упруго отскакивала от нее и разлеталась в разные стороны. Попадая на штанины моих джинсов, на голые ноги парня, идущего впереди, и, соприкасаясь с его кожей, смешивалась, тонула в крови, обильно покрывающей его тело. Вместе с кровью разлетались в разные стороны и капли воды, что рождались, не понятным для меня образом, на моей коже, исторгались ею и стекали вниз, стремясь достигнуть вожделенного пола.

Я шла и глядела на капли багряной крови, бледно-розовой воды и думала… думала… думала…

И болезненно мучилась… мучилась… мучилась…

Ненавидела… ненавидела себя за это страшное решение прервать мою жизнь, остановить ее течение воспользовавшись, как мне казалось на тот момент, самым легким вариантом уйти от проблем, а на самом деле все… все…усложнив и безвозвратно испортив. Мой бывший, как теперь стала я его называть, совсем ушел из моей памяти, забылся… исчез… испарился… распался на молекулы, атомы…

А после того, как я стала разговаривать с половинчатым Андреем, что шел позади меня, мысли о бывшем и вовсе стали, точно тяжелым болезненным бредом. Каковой когда-то пережил, давно…давно забыл о нем, а о самой боли и муках осталось лишь едва тонкое, прозрачное воспоминание…

— А, что, — поинтересовалась я вначале нашего знакомства с половинчатым Андреем. — Зачем ты меня стукнул, я так и не поняла… Это из-за двери, что ли?

— Кх…кх…, - откликнулся Андрей собирая очередную порцию крови и выплевывая ее на пол. — Конечно из-за двери…, - он на пару секунд замолчал и уже чуть мягче добавил, — уж ты прости меня, за то, что я тебя стукнул… Не сдержался я… Просто эта дверь, это единственное, что тут есть… и во имя чего мы тут идем… Эта дверь уводит из коридора… Войдешь в нее и больше не увидишь ни этих психованных харь, ни этого злополучного, будто бесконечного… вечного коридора.