Елена Асеева - Четыре дня, четыре ночи [СИ]

Или не смогут они организоваться, может у них нет вождя? Ульянова? А пробужденный, очнувшийся от спячки Руслан, может он и будет тем вождем, тем бойцом… каковой их поведет… И если Босоркун, отвел ему эту роль, хватит ли сил у него вести этот бой?…

«Непременно хватит!» — громким голосом заявил Руслан, обращаясь к демону, Чернобогу и всему пекельному царству разом. И бросив раздраженный взгляд на распластанного и будто прибитого к паласу Карамзина, решив, что там ему самое и место лежать, бодрым шагом, ощущая в себе силы вести бой и храбрость свойственную всякому русичу, пошел на битву с грязной ванной и туалетом, поверхности которых несли на себе толстые слои серого налета и давно не оттираемой ржавчины.

А в голове Руслана уже летали новые мысли, многие из них шли, словно быстрые кони вскачь и мгновенно проскакивали внутри, другие подолгу задерживались и вызывали мучительные думы. И вспоминались ему легенды, а в них он видел великого Бога Велеса, одного из самых почитаемых славянами, одного из самых близких душам русских. Еще бы ведь он, как и сами русичи был рожден Коровой Земун, а отцом его был сам Род. Велес учил людей земледелию, звездной мудрости, грамоте, он подарил людям буквы, календарь, законы, был покровителем скота, духов, волшебных племен и животных. Этот Бог, также как и люди, много раз перерождался и имел разные имена и ипостаси, а потому на Руси звали Велеса: Волосом, Тавром Бусичем, духом реки Доном, Гвидоном…

«Погоди, погоди», — утирая тыльной стороной руки капающий с кончика носа пот в покрытую зеленоватым порошком ванну, прервал свои думы Руслан, и, открыв блистающий серебром кран, обмыл руки, наскоро вытер их об штанины и поспешил в комнату. Он шел торопливо, вроде опасаясь, что мелькнувшая догадка может испариться, направившись прямо к полке с книгами и протянув руку, взял оттуда сборник сказок Пушкина. Опустившись на кресло, присев лишь на его краешек так, чтобы не потревожить стоявшую там и опирающуюся о спинку кресла, гитару мужчина принялся торопливо листать книгу, а когда нашел искомое, громогласно хмыкнул, бросил гневный взгляд на замершего и не подающего никаких признаков жизни Карамзина, лежащего на паласе, и звонко зачитал:

Слыхал, Николай Михайлович… князь Гвидон — а ведь это имя принадлежит Богу Велесу, и упоминание лебедя, которую спас в «Сказке о царе Салтане…» Гвидон…? Понимаешь, ты это или нет, ведь, на самом деле это история из жизни Бога Велеса, ведь это он спас царевну Лебедь, дух Азовского моря, Азовушку от коршуна, а потом они поженились и построили на острове Буян волшебную обитель и лежал тот остров в Азовском и Черном море…. Охо…хо! так-то горе историк…, — обращаясь к обложке книги, где был изображен, не слышащий Руслана Карамзин, веки которого, однако, все же взволнованно и еле заметно вздрагивали. — Выходит, — дополнил мужчина, — наш великий поэт, наше достояние, наш Пушкин, слышал поверья о Богах славянских… Наверно от своей няни, простой русской женщины Арины Родионовны и сохранял их красоту так, чтобы не могли до них докопаться служители Исшу, и окончательно все извратить и уничтожить, — и в подтверждение своих слов прочитал:

Руслан услышал, как призывно запищала стиральная машинка, сообщив хозяину, что кухонные занавеси постирались, прополоскались и отжались. Однако прежде чем, успокоить призывно кричащую машинку, он положил на кресло томик Пушкина, поднялся и подошел к Николаю Михайловичу, лежащему на паласе и теперь, это было очень хорошо видно, испуганно моргающему и даже пытающемуся отодвинуться на задний план изображения, стараясь вжаться в сам коричневый переплет книги. Руслан некоторое время постоял над книгой, а когда изображение Карамзина вновь потеряло всякую живость и стало опять серым мертвым рисунком, присел на корточки, протянул руку и поднял томик, да посмотрел в лицо этого человека, вроде бы и русского на вид, на глубокие морщины прорезавшие высокий лоб, прямой нос, небольшие глаза и выпирающие вперед губы: «Всемилостивейший Государь! — писал Карамзин в предисловии, обращаясь к императору Александру I Паловичу. — С благоговением представляю Вашему Императорскому Величеству плод усердных, двенадцатилетних трудов. Не хвалюся ревностию и постоянством: ободренный Вами, мог ли я не иметь их?…»

— Тьфу, — вслух сказал Руслан, недовольно поглядывая на строчки подхалимства. — Наверно ты Николай Михайлович, как это сейчас, у нас говорится «писал историю по заказу» и потому столько тут лести, угодничества, что дальше-то и читать не хочется…

«…. — но мы спасены, прославлены; враг истреблен, Европа свободна, и глава Александрова сияет в лучезарном венце бессмертия. Государь! Если счастие Вашего добродетельного сердца равно Вашей славе, то Вы счастливее всех земнородных. — дочитал строчки Руслан, громко хлопнув, закрыл книгу и гневно глянул в лицо Карамзина. — Ну, разве так можно лизать зад…, — раздраженно спросил он у Николая Михайловича, который делал вид, что его не слышит и для этого даже прикрыл глаза. — Словно в войне двенадцатого года победил не народ и воины, а этот Александр, отсиживающейся в Петербурге… А что народ, который бился с завоевателями-французами получил, за то, что не позволил супостату захватить нашу землю, за то, что поднялся и ушел в партизаны и там кровью своей омывал просторы Руси?… А ничего он не получил, ни воли, ни даже простого спасибо… и помнится мне, что тех крестьян которые участвовали в партизанском движении еще и наказали, объявив беглыми…. А этот Карамзин… про какое, такое добродетельное сердце говорит, вот же… вот же… но все же будем воспитанными и ответим на это словами Омар Хайяма:

И этот человек, великий историк, автор „Писем русского путешественника“, издатель-редактор лучших для своего времени альманахов „Аглая“, „Аониды“, русский человек… или именно не русский… Может и не был он никогда русичем-славянином, потому как, ну! вот нельзя же в самом деле, выражать каждой строчкой, каждым словом такое угодничество, нельзя же каждой строчкой так ненавидеть древнюю веру, и предков-славян: „Итак, предки наши обязаны…… (религии в Исшу) не только лучшим понятием о Творце мира, лучшими правилами жизни, лучшею без сомнения нравственностью, но и пользою самого благодетельного, самого чудесного изобретения людей: мудрой живописи мыслей….“, — закончил Руслан мысли карамзинскими строчками и порывисто вздохнув, поднялся с корточек и подойдя к креслу, убрал книгу на полку, напоследок ей и ему сказав, — кроме вашего яремничества, кроме крепостничества, закабаления духовного и физического ваша… проклятая вера в Исшу ничего народу не дала. А ты Никола и вовсе продался с потрохами и душой своей черной, за осьмушку мяса, Босоркуну… Надеюсь, что твоя душа находится там в Пекле… переосмысливая все написанное, и явственно увидев и прочувствовав на своей спине, что все же правильной была древняя вера в Ирий-сад и Пекло, в языческих Богов, а не в вашего лживого, с извращенными понятиями Исшу!»