Эдвард Бенсон - Рассказы [компиляция]

Церковь, намного более древняя, чем та, в которой мой дядя пугал нас каждое воскресенье, некогда стояла на расстоянии в триста ярдов от нас на ровном участке ниже карьера, из которого были добыты камни для её постройки. Владелец земли снёс церковь и построил себе дом на том же участке и из тех же камней. Наслаждаясь своей порочностью, он сохранил алтарь, за которым в дальнейшем трапезничал и играл в кости. Но когда владелец постарел, какая-то черная меланхолия овладела им, и огни в его доме горели всю ночь, поскольку старик стал смертельно бояться темноты. Как-то в один зимний вечер разбушевалась буря такой силы, какой раньше не бывало в этих местах. Ветер разбил окна комнаты, где ужинал хозяин, и потушил все лампы. Его слуги услышали вопли ужаса и нашли старика лежащим на полу. Из его горла текла кровь. Когда они ворвались в комнату, какая-то огромная, черная тень, казалось, отодвинулась от тела, проползла по полу и стене и выпрыгнула в разбитое окно.

— Вот он лежал, умирая, — сказал последний из рассказчиков, — и тот, кто когда-то был очень грузным человеком, превратился в мешок костей, поскольку тварь высосала из него всю кровь. Его последний вздох был воплем, и домовладелец выкрикивал те же самые слова, о которых нам говорил отец Болито.

— Negotium perambulans in tenebris, — предположил я нетерпеливо.

— Вроде того. Во всяком случае на латыни.

— А что потом? — спросил я.

— Никто не приближался к тому месту, и старый дом сгнил и пребывал в руинах до тех пор, когда три года назад приехал из Пензанса мистер Дулисс, который восстановил половину здания. Но он не особо беспокоится о таких существах и латинским языком не интересуется. Днём он покупает бутылку виски, а вечером напивается до беспамятства. Э… мне пора домой, время ужина.

Какой бы правдоподобной ни была легенда о старой церкви, я определённо услышал правду о мистере Дулиссе из Пензанса, который с того дня стал объектом моего острого любопытства, в основном потому, что его каменный дом примыкал к садовому участку моего дяди. Моё воображение не могло представить Нечто, ходящее в темноте, нисколько не будоражило мое воображение, и я уже так привык спать под своим навесом в полном одиночестве, что ночью ничто не могло испугать меня. Но было бы очень интересно проснуться раньше времени, услышать вопли мистера Дулисса и предположить, что Нечто добралось до него.

Но постепенно я забыл об этой истории. У меня были более интересные дела, и в последующие два года проживания в саду у дяди-священника я редко думал о мистере Дулиссе и о возможной судьбе, что ждёт его, если он продолжит безрассудно жить в доме, который посещает Нечто из тьмы. Иногда я видел Дулисса через забор нашего сада — большую человекоподобную глыбу жёлтого цвета, с медленной и шатающейся походкой. Но я никогда не видел его за воротами его дома, на деревенской улице или на пляже. Дулисс не совал нос ни в чьи дела, и его никто не тревожил. Если он рисковал тем, что мог оказаться жертвой легендарной ночной твари или мог напиться до смерти, то это было его личное дело. Как я узнал, мой дядя сделал несколько попыток навестить мистера Дулисса, когда он только приехал в Полерн, но соседу, похоже, не нравились пасторы. Дядя говорил, что соседа не было дома, и он также не пытался звонить ему по телефону.

После трех лет пребывания под лучами солнца, под дождями, обдуваемый ветрами, я полностью избавился от симптомов лёгочной болезни и стал крепким, здоровым юношей тринадцати лет. Меня отправили в Итон и Кембридж, и, закончив учёбу, я стал адвокатом. Через двадцать лет мой ежегодный доход измерялся уже пятизначным числом. Я вложил деньги в надежные акции, которые принесли мне солидные дивиденды, так что с учётом моих скромных потребностей и простого вкуса, денег мне должно было хватить на комфортную жизнь до самой старости. Все преимущества профессии адвоката уже были в моей досягаемости, и у меня не было стремления к чему-то большему. Также я не хотел жениться и заводить детей; быть холостяком для меня было естественной склонностью. Фактически за эти долгие годы напряженной трудовой карьеры единственным моим стремлением было вернуться в Полерн, ещё раз пожить вдали от мира, у моря, пройтись по холмам, заросшим кустарником, поиграть с друзьями и раскрыть все тайны. Очарование Полерна оставило отпечаток в моей душе, и я откровенно могу сказать, что не было ни одного дня за эти двадцать лет, чтобы я не вспоминал об этой деревне. Хотя я часто писал письма дяде, пока он был жив, а после его смерти переписывался с тётей, которая оставалась в Полерне, я так и не смог приехать к ним, пока работал адвокатом. Я знал, что стоит мне ненадолго оторваться от своей работы, как я уже психологически не смогу вернуться к ней. Но я дал себе обещание, что как только обрету финансовую независимость, вернусь в Полерн, и никогда больше не покину его. И всё же я снова уехал из этой деревни, и теперь ничто во всём мире не заставит меня свернуть с дороги на тропу, ведущую из Пензанса в Лэндс-Энд. Я не хочу видеть склоны ложбины, которые возвышаются над крышами деревенских домов, не хочу слышать крик чаек, когда они ловят рыбу в заливе. Нечто невидимое, обладающее темной силой, на миг показалось на свет божий, и я увидел это собственными глазами.

Дом, в котором я провёл три года в детстве, достался моей тётке, и когда я сообщил ей в письме, что намерен вернуться в Полерн, она предложила мне пожить у неё, пока я не найду себе подходящий дом, или сочту проживание с ней неприемлемым.

«Этот дом слишком большой для одинокой старухи, — писала она, — я часто думаю о том, чтобы съехать отсюда и снять небольшой коттедж, где хватило бы места лишь для меня. Но приезжай и поживи у меня, дорогой племянник. Если я буду надоедать тебе, ты или я можем переехать. Может быть ты захочешь остаться в одиночестве, как большинство жителей Полерна, и покинешь меня. Или я отделюсь от тебя. Одна из причин почему я всё никак не уеду отсюда, — чувство, что я не должна оставлять этот старый дом голодающим. Ты знаешь, что дома испытывают голод, если в них никто не живёт. Они медленно умирают. Дух дома становится слабее и слабее, и, наконец, исчезает. Для жителей Лондона это звучит полным бредом?..»

Естественно я согласился на такие условия проживания, и в июне вечером уже стоял на тропе, ведущий вниз к Полерну. И вот я снова спускался по крутой дорожке, ведущей в ложбину меж холмов. Похоже, что время здесь остановилось. Обветшалый указатель (или его преемник) указывал своей иссохшей стрелкой вниз на тропинку. Менее чем в ста метрах отсюда можно было заметить белый почтовый ящик. Всё, что я помнил об этом месте, появлялось перед моими глазами. И ничто не исчезло и не уменьшилось в размерах, как это часто бывает с воспоминаниями из детства. Почтовое отделение стояло на своём месте, рядом с ним была церковь, и вблизи от неё дом викария. Высокие кустарники отделяли дом от дороги, а за ними можно было увидеть серую крышу дома, построенного из камней старой церкви. От сырости, идущей с вечернего моря крыша блестела. Всё было в точности таким, как я помнил, и во всём царило ощущение одиночества и изоляции. Где-то над вершинами деревьев извивалась вверх тропа, что соединялась с главной дорогой в Пензанс, но всё это стало безмерно отдалённым. Годы, минувшие с тех пор, как я в последний раз свернул в хорошо знакомые ворота, растворились, подобно морозному дыханию, в этом теплом нежном воздухе. Где-то на выцветших страницах в моей книге памяти были судебные залы, которые, если бы я перелистнул страницы, поведали бы мне, что именно там я сделал себе имя и большой доход. Но теперь, после того, как я вернулся в Полерн, эта книга была закрыта, и колдовство вновь оплетало меня.