Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

Отчасти загораживая открывающееся ему зрелище, в нижней части прорехи появляется силуэт мощного телом человека, щеголяющего в киранейском шлеме. Несмотря на то, что человек стоит вовне Умбиликуса, Пройас откуда-то знает, что тот без остатка принадлежит игре теней внутри павильона, и понимает, что так было всегда, хотя безумие и хаос яростно противоречат этому.

Фигура шагает в клубящийся сумрак, будучи сочетанием овеществленной угрозы и воинственного облика. Человека сопровождает отряд ощетинившихся оружием призраков, но его присутствие полностью затмевает их. Он слегка сутулится. На теле его всюду шрамы и шрамы и шрамы — бесчисленные свазонды. У него густые чёрные волосы. Высокие скулы…и глаза…его глаза. Их пустой, безразличный взгляд.

Найюр урс Скиота поднимается по ярусам Умбиликуса, всё сильнее заслоняя увитый дымами лик Мин-Уройкаса. Его грудь и торс ритуально обнажены. Свазонды покрывают всю его кожу узловатыми снопами — летопись смертоносной жизни, заменяющая ему панцирь. Они охватывают нитяной филигранью шею, взбираясь на челюсть и достигая края нижней губы…будто бы он вот-вот утонет в своих человекоубийственных трофеях.

Жесточайший из людей.

Пройас лежит и моргает — но не потому, что не верит своим глазам. Он уже пребывает за пределами любого неверия. Если бы не муки — он бы рассмеялся.

Он чувствует тяжкую поступь человека через деревянные доски. Поднимающийся Найюр вдруг останавливается рядом, словно собираясь ткнуть его своим сапогом. Лежащий Пройас мог бы быть пустой землёй или же мёртвым любимым родственником — столь титанически безразличен мёртвый взгляд скюльвенда.

— Я спрашивал… — задыхаясь, произносит Пройас с исказившимся от мучений лицом. — Я с-спрашивал Его…

Всё те же глаза — голубые ирисы, возлежащие на белом снегу, зрачки же бездонны, как алчность Каритусаль. Всё тот же дикий, шарящий взор.

— Спрашивал о чём?

Даже его голос с возрастом сохранил свою свирепую грубость.

Моргая, Пройас пытается сглотнуть.

— Как ты умер.

Глаза сузились.

— И что же он ответил?

— Со славой.

Кто-то иной не принял бы ответа столь таинственного. Кто-то иной принялся бы настаивать и выпытывать подробности, выяснять подоплёку этой встречи, доискиваясь и стремясь полностью понять её смысл. Но не жесточайший из людей.

— Он сделал это с тобой?

Растрескавшиеся губы растянулись в улыбке.

— Да.

В их встретившихся взглядах было нечто более суровое, нежели сталь и нечто более тяжкое, чем земля.

Скюльвенский Король Племён повернул голову и сплюнул.

— Я никогда не был таким глупцом, как ты.

Ещё одна пройасова улыбка — странным образом и вымученная и безмятежная.

— Такой…аргумент…легко…обратить.

Дикарский лик вздрогнул.

— Да неужели? Моё отмщение грядёт — и прямо сейчас, а твоё, король За Чертой, прямо сейчас вытекает из твоего чрева.

Пройас смеётся. И плачет.

— Просто нужно…время.

Весь мир теперь сер, разделён на смутные очертания и пятна тусклого света… Матушка хихикает и поддразнивает Пройаса из-за его атласных локонов…а здесь, столь же явственно зримый, как льняное полотно, залитое солнечным светом, перед ним стоит скюльвендский варвар, приведший Анасуримбора Келлхуса в Три Моря, и каким-то удивительным образом вдруг сделавшийся ещё сильнее. Мощь его присутствия стала резче, как и морщины вокруг его глаз. Его кожа испещрена свазондами, отмечающими все минувшие и переполненные зверствами десятилетия.

— С самого начала, — рычит Найюр, — я ненавидел его.

— И это…было ему известно…

— Он был углём, разжигавшим мой гнев, — прерывает скюльвенд, — разящим ножом, поработившим мою волю. Ты думаешь, я этого не понимаю? Ты думаешь, я совсем оцепенел под этим его мерзким ярмом? С самого начала! С самого начала он правил моей одержимостью… И, зная это, я бросал собственные счётные палочки. Зная это, я вытянул себя — за свои же волосы я вытянул себя! — из его неисчислимых ловушек.

И Пройас видит это — не столько правоту скюльвенда, сколько истинность его трагедии, гибельный рок, преследующий все обречённые души. Верить в то, что их минуют беды. Что все наводнения утихнул прямо у их ног.

— Он сказал мне…сказал, что ты идёшь…

Взгляд, полный угрюмой задумчивости.

— Он не Бог, — молвил Найюр урс Скиота.

— И что же…он?

Хмурый вид.

— То же самое, что и я.

Пройас понимает, что следует быть осторожным и взвешивать в присутствии этого неистового человека каждое слово, чтобы ненароком не оскорбить его. Воплощённая злоба следит за всяким движением, изучает каждую гримасу — словно змея, ждущая малейшего повода, чтобы разить. А могучая фигура и перевитые стальными мышцами руки делают исход такого развития событий однозначным.

Уверовавший король осознаёт нависшую над ним угрозу, но не ощущает ни малейшей тревоги, ибо понимает, что находится на самом краю смерти.

Пройас сглатывает слюну, задыхаясь от боли, раздирающей его грудь изнутри.

— Ты…и в самом деле…считаешь…что всё это…лишь какая-то уловка?

Найюр резко склоняется, будто бы собираясь схватить или даже задушить его, зубы скюльвенда стиснуты, провисшая от старости кожа на его шее натянута напрягшимися сухожилиями.

— Он!

Удар каменного кулака расщепляет доску рядом с правым ухом Пройаса.

— Же!

Второй удар — на этот раз слева.

— Дунианин!

Жесточайший из людей дугой выгибается над ним, точно любовник.

— И я буду преследовать его. Красться за ним по пятам! Вцепляться в него во время сна! Дождусь, когда в своём омерзительном высокомерии, он весь без остатка предастся непотребному обжорству своей Миссии! И когда его убогие орудия будут растрачены, когда сам он окажется потрёпан и слаб, вот тогда — тогда! — я и обрушу на него ужасающий удар моего возмездия!

— И…рискнёшь…вс…

— Чем? Вашими великими городами? Этими грудами навоза? Жиром Трёх Морей? Человечеством? Всем сущим? Глупец! Ты взываешь к разуму, там, где его нет! Ты хочешь уравновесить мою ненависть моими желаниями — показать безумную цену моего замысла! Но ненависть и есть моё желание! Мои рёбра — зубы, моё сердце — утроба без дна! Я — воплощённая ярость, насилие, принявшее форму мяса и сухожилий! Моя тень раскалывает землю и обрушивается на саму Преисподнюю! Я источаю дым умерщвления невинных. И я буду пировать его унижением! Я выколю ему глаза! Сделаю побрякушки из его пальцев! Зубов! И мужского естества! Я искромсаю его так, что он превратится в червя — того самого червя, которым является по своей природе! Ибо он ничто иное, как опарыш, обжирающийся гнильём и мертвечиной!

— Твоим собственном мясом, — взвыл он, вздымая нож…