Дин Кунц - Странный Томас [litres]

– Я лишь говорю, что люблю тебя и волнуюсь о тебе.

– Я тоже люблю тебя, сладенький. Поэтому обещаю не есть ленч на площадке мини-гольфа. Съем его в «Берк-и-Бейли». Если рассыплю соль, обязательно брошу щепотку через плечо. Чего там, брошу солонку.

– Спасибо. Но я по-прежнему думаю, а не швырнуть ли в тебя половинкой грейпфрута.

В доме Такуды на Хэмптон-уэй не осталось ни одного бодэча. Даже не верилось, что ночью они там просто кишели.

Когда я припарковался перед домом, поднялись ворота гаража. Кен Такуда выезжал задним ходом на своем «Линкольне Навигаторе».

Увидев, что я иду по подъездной дорожке, он остановил внедорожник, опустил стекло.

– Доброе утро, мистер Томас.

Он – единственный из моих знакомых, кто обращается ко мне так формально.

– Доброе утро, сэр. Прекрасное утро, не так ли?

– Великолепное утро, – кивнул он. – И день знаменательный, как и любой другой день, полный новых возможностей.

Доктор Такуда работает в филиале Калифорнийского университета в Пико Мундо. Преподает английскую литературу двадцатого столетия.

Учитывая, что модернистская и современная литература, какой ее подают в большинстве университетов, выглядит мрачной, циничной, болезненно впечатлительной, пессимистичной, человеконенавистнической, написанной людьми, склонными к суициду, которые рано или поздно сводят счеты с жизнью посредством алкоголя, наркотиков или стрелкового оружия, профессор Такуда на удивление веселый человек.

– Я хочу посоветоваться с вами насчет своего будущего, – солгал я. – Думаю о том, чтобы поступить в колледж, а потом, возможно, защитить докторскую диссертацию, избрать карьеру ученого, как вы.

Бледнея, его цветущее азиатское лицо приобретало серо-коричневый оттенок.

– Знаете, мистер Томас, я – сторонник получения образования, но могу рекомендовать университетскую карьеру только в научно-технической сфере. В остальном академическая среда – сточная канава, заполненная неразумностью, ненавистью, завистью, преследованием собственных интересов. Я уйду оттуда, как только заработаю пенсионный пакет, полагающийся за двадцатипятилетний стаж, а потом буду писать романы, как Оззи Бун.

– Но, сэр, вы всегда кажетесь таким счастливым.

– В брюхе Левиафана, мистер Томас, человек может либо впасть в отчаяние и погибнуть, либо сохранять бодрость духа и выжить, – и он ослепительно улыбнулся.

Я, конечно, не ожидал такого ответа, но не стал отклоняться от первоначального плана: узнать, что он собирался делать во второй половине дня, и, таким образом, выяснить, где нанесет удар дружок Робертсона.

– И все же я хотел бы поговорить с вами об этом.

– В мире очень мало скромных хороших поваров и слишком много раздувающихся от важности профессоров, но мы можем поговорить об этом, если хотите. Позвоните в университет и попросите соединить с моим офисом. Моя помощница назначит вам время.

– Я надеялся, что мы сможем поговорить этим утром, сэр.

– Сейчас? Что вызвало такую тягу к академической карьере?

– Я должен серьезно подумать о будущем. В субботу я собираюсь жениться.

– Невеста – мисс Броуэн Ллевеллин?

– Да, сэр.

– Мистер Томас, у вас есть редкая возможность обрести рай на земле, и не стоит вам отравлять жизнь университетом или торговлей наркотиками. У меня сегодня лекция, после нее два семинара. Потом ленч и поход в кино с семьей, так что, боюсь, ваше внезапное стремление к самоуничтожению мы сможем обсудить только завтра.

– А куда вы пойдете на ленч, сэр? В «Гриль»?

– Решение будут принимать дети. Это их день.

– И какой фильм вы хотите посмотреть?

– Про собаку и инопланетянина.

– Не надо, – сказал я, хотя и не видел фильма. – Он плохой.

– Его все хвалят.

– Он отвратительный.

– А критикам нравится.

– Рэндалл Джаррелл сказал, что искусство – вечно, а критики – насекомые, живущие один день.

– Позвоните мне в офис, мистер Томас. Мы поговорим завтра.

Он поднял стекло, выкатился с подъездной дорожки на мостовую и поехал, сначала в университет, а потом на встречу со смертью.

Николина Пибоди, пяти лет от роду, была одета в розовые кроссовки, розовые шорты и розовую футболку. И часы на левой руке были с розовым ремешком и розовой поросячьей мордочкой на циферблате.

– Когда я вырасту и смогу сама покупать себе одежду, – сообщила она мне, – то буду носить только розовое, розовое и розовое, каждый день, круглый год, всегда.

Леванна Пибоди, почти семилетняя, закатила глаза.

– И все будут думать, что ты – проститутка.

Виола как раз вошла в гостиную с праздничным тортом на блюде под прозрачной крышкой.

– Леванна! Нельзя так говорить. От этого слова полшага до ругательств и лишения на две недели денег на карманные расходы.

– Кто такая проститутка? – спросила Николина.

– Та, кто носит розовое и целует мужчин за деньги, – ответила Леванна голосом многоопытной женщины.

Я взял торт у Виолы.

– Я только захвачу сумку с развивающими книгами, и мы готовы, – сказала она.

Я уже успел прогуляться по дому. Ни в одном из углов бодэчей не обнаружил.

– Если я буду целовать мужчин бесплатно, тогда я смогу носить розовое и не быть проституткой, – продолжала отстаивать свой любимый цвет Николина.

– Если ты собираешься целовать многих мужчин бесплатно, то будешь давалкой, – гнула свое Леванна.

– Леванна, достаточно! – возвысила голос Виола.

– Но, мама, – Леванна повернулась к ней, – должна же она рано или поздно узнать правду жизни.

Заметив, что дискуссия сестер забавляет меня, Николина решила, что ставить точку рано.

– Ты даже не знаешь, кто такая проститутка, ты только думаешь, что знаешь.

– Я-то знаю, – самодовольно ответила Леванна.

Девочки первыми пошли по дорожке к автомобилю миссис Санчес, который я оставил у тротуара. Я последовал за ними.

Заперев входную дверь, к нам присоединилась и Виола. Положила сумку с развивающими книгами на заднее сиденье к девочкам, сама села на переднее. Я передал ей торт, закрыл ее дверцу.

Утро выдалось типичным для пустыни Мохаве, солнечным и без единого дуновения ветерка. Небо, перевернутый синий керамический котел, выливало на землю горячий сухой жар.

Поскольку солнце еще находилось на востоке, тени клонились на запад, словно хотели убежать к горизонту, за которым хозяйничала ночь. По безветренной улице двигалась только моя тень.

Если сверхъестественные существа и имели место быть, я их не видел.

Я сел за руль и завел двигатель. Девочки продолжали разговор, начатый в доме.

– Я вообще не собираюсь целовать мужчин, – заявила Николина. – Только мамочку, тебя, Леванна, и тетю Шарлен.