Кэтрин Арден - Медведь и Соловей [litres]

«Может, удастся улизнуть незаметно…»

И тут Вася увидела русалку. Та стояла в воде. Волосы плавали вокруг нее, полускрыв обнаженную грудь. Она чуть улыбалась отцу Константину. Зачарованный священник встал и шагнул к ней. Не задумываясь, Вася бросилась к нему и схватила за руку, но он оттолкнул ее, оказавшись сильнее, чем можно было подумать.

Вася обернулась к русалке:

– Оставь его в покое!

– Он всех нас убьет, – проговорила русалка мягким тоном, не сводя глаз со своей жертвы. – Это уже началось. Если он продолжит, все хранители чащи исчезнут. Придет буря, а земля останется без защитников. Разве ты сама не видишь? Сначала страх, потом пламя, потом голод. Он уже заставил людей бояться. Сначала огонь пылал, а теперь палит солнце. Когда наступят холода, вы будете голодать. Хозяин зимы слаб, а его брат уже очень близко. Он придет, если защита спадет. Хуже этого ничего нет. – Ее голос дрожал от гнева. – Лучше я заберу этого сейчас.

Отец Константин сделал еще шаг. Вода уже лизала ему сапоги. Он стоял на самом краю озера.

Вася тряхнула головой, стараясь собраться с мыслями.

– Не смей!

– Почему же? Неужели его жизнь ценнее, чем жизнь всех остальных? А я точно тебе говорю: если он останется жить, умрут многие.

Вася колебалась – как ей показалось, очень долго. Она невольно вспомнила, как священник молился над окоченевшим Тимошкой, проговаривая слова одними губами, когда голос ему отказал. Она вспомнила, как он поддержал мать мальчика, когда она с плачем упала бы на снег. Девочка стиснула зубы и покачала головой.

Русалка запрокинула голову и завопила. А потом она исчезла: остались только солнце на воде, камыши и тени деревьев. Вася схватила священника за руку и потащила от воды. Он посмотрел на нее, и в его глаза вернулся разум.

У Константина замерзли ноги… и он ощущал странную потерю. Холод объяснялся тем, что он стоял почти по колено в воде у берега озера, а вот острое одиночество оставалось непонятным. Он никогда не чувствовал себя одиноким. Какое-то лицо вырисовывалось все четче… Он не успел вспомнить имя: этот человек схватил его за руку и вытащил обратно на сухой край. Свет красным бликом отразился от черной косы, и он внезапно ее узнал:

– Василиса Петровна.

Она выпустила его руку, повернулась и посмотрела на него:

– Батюшка.

Он почувствовал, как сильно у него промокли ноги, вспомнил женщину в озере и ощутил подступающий страх.

– Что ты делаешь? – вопросил он.

– Спасаю вам жизнь, – ответила она. – Озеро для вас опасно.

– Бес…

Вася пожала плечами:

– Или хранитель озера. Называйте ее, как хотите.

Он начал было поворачиваться обратно к озеру, одной рукой потянувшись за наперсным крестом.

Василиса вскинула руку, схватила крест и оборвала шнурок, на котором он висел.

– Оставьте его. И ее оставьте! – яростно потребовала девочка, отводя крест подальше от руки Константина. – Вы уже достаточно навредили. Неужели нельзя оставить их в покое?

– Я хочу тебя спасти, Василиса Петровна, – сказал он. – Я спасу вас всех. Здесь действуют темные силы, которых тебе не понять.

К его изумлению (и возможно, к своему собственному), она засмеялась. Веселье сгладило ее резковатые черты. Завороженный, он взирал на нее с невольным восхищением.

– Сдается мне, батюшка, что не понимаете-то вы: ведь это вашу жизнь пришлось спасать. Возвращайтесь на поле и не ходите больше к озеру.

Она повернулась, не проверяя, следует ли он за ней, и пошла, бесшумно ступая по мху и опавшей хвое. Константин пошел рядом с ней. Она так и держала его крест двумя пальцами.

– Василиса Петровна, – заговорил он снова, проклиная собственную неловкость. Он ведь всегда знал, что говорить! А стоило этой девочке устремить на него свои ясные глаза, как вся его уверенность становилась туманной и глупой. – Тебе следует оставить эти дикие привычки. Ты должна вернуться к Богу в страхе и искреннем раскаянии. Ты дочь доброго христианина. Твоя мать сойдет с ума, если мы не прогоним бесов от ее очага. Василиса Петровна, обратись. Раскайся.

– Я хожу в церковь, батюшка, – ответила она. – Анна Ивановна мне не мать, а ее безумие – не мое дело. Так же как моя душа – не ваше. И мне сдается, что до вашего появления у нас все было хорошо: пусть мы и меньше молились, зато и плакали меньше.

Она шла быстро. За деревьями уже видны были деревенские ограды.

– Запомните, что я скажу, батюшка, – проговорила она. – Молитесь за усопших, утешайте больных, утешайте мою мачеху. Но оставьте меня в покое, иначе, когда в следующий раз кто-то из них придет за вами, я и пальцем не пошевелю, чтобы этому помешать.

Не дожидаясь ответа, она сунула крест ему в руку и направилась к деревне.

Крест хранил тепло ее руки – и Константин неохотно сжал его в пальцах.

Слепящее полуденное солнце сменилось медово-золотым, а потом – янтарным и охряным. Тусклая половинка луны показалась прямо над бледно-желтой полосой неба. Дневная жара ушла вместе с солнцем, и работавшие на ячменном поле начали дрожать от остывающего пота. Константин забросил косу на плечо. Кровавые мозоли появились под загрубевшей кожей у него на ладонях. Придерживая косу кончиками пальцев, он держался подальше от Петра Владимировича. От желания перехватывало горло, от ярости пропал голос. «Это был бес. Это твое воображение. Ты не изгнал ее: ты полз к ней».

Господи, как ему хотелось вернуться в Москву… или уехать в Киев… или еще дальше. Вдоволь есть горячий хлеб, а не голодать по полгода, оставить хлебопашество деревенским жителям, обращаться к тысячам, никогда не лежать без сна, в сомнениях.

Нет. Господь дал ему дело. Нельзя бросить его незаконченным.

«Ах, если бы только его можно было закончить».

Он стиснул зубы. Он закончит. Он должен. И перед тем, как умереть, он снова будет жить в том мире, где девицы не непокорствуют, а бесы не разгуливают под христианским солнцем.

Константин миновал убранное поле и обошел выпас с конями. Край леса отбрасывал голодные тени. Он отвел взгляд и устремил его на щиплющих высокую траву животных. Какое-то яркое пятно мелькнуло между серыми и гнедыми боками. Константин прищурился. Один конь, боевой жеребец Петра, застыл неподвижно, высоко вскинув голову. Тоненькая фигурка стояла у его передней ноги темным силуэтом на фоне заката. Константин тут же ее узнал. Жеребец наклонил голову и прикусил кончик ее косы, а она по-детски засмеялась.

Константин никогда не видел Васю такой. Дома она была то серьезной и настороженной, то небрежной и очаровательной: сплошные глаза, угловатость и бесшумные стопы. Но сейчас, под небом и одна, она была хороша, как годовалая кобылка или только полетевший сокол.