Джон Коннолли - Музыка ночи [litres]

Первенец Мэри умер вскоре после рождения, но она быстро зачала другого, несмотря на попытки Шелли сбыть возлюбленную своему другу Томасу Джефферсону Хоггу. Тогда-то еще незамужняя, но именующая себя миссис Шелли (а не Мэри Годуин), молодая особа оказалась в Швейцарии на вилле Диодати в романтической компании Перси Шелли, лорда Байрона (который сам, бросив жену и как минимум одного ребенка, бежал из Англии от череды финансовых и любовных скандалов, среди которых была и амурная связь со сводной сестрой Августой Ли), а также личного врача поэта – Джона Полидори. Кстати, Полидори позднее напишет « Вампира» – первую новеллу о представителе племени кровососов. Каждому из гостей Байрон полушутя предложил сочинить рассказ о привидениях. Мэри, мучаясь от бессонницы и желания ответить на вызов знаменитого поэта, пребывая «в плену иллюзий», замыслила историю про Франкенштейна. (Сам манускрипт явно свидетельствует о редакторских подсказках и правках, вносимых ее возлюбленным по мере того, как рукопись близилась к завершению.)

В июле 1822 года Перси Шелли утонул в Средиземном море. Отметим, что его страсть к Мэри охладела, и поэт увлекся Джейн Уильямс (в своих любовных привязанностях они с Байроном были, мягко говоря, переменчивы). Тело поэта-романтика сожгли на берегу Виареджо в присутствии лорда Байрона. А через год после смерти Мэри Шелли (1851) в ее бюро среди прочих предметов обнаружился шелковый мешочек с пеплом и остатками сердца Шелли.

« Франкенштейн » опосредованно, через науку и сновидения, связан с поздним образцом английской готики, романом Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886). Как и роман Мэри Шелли, «сенсация за шиллинг/ползучий ужас» Стивенсона являлся отчасти порождением кошмара.

Однажды в 1885 году жена Стивенсона Фэнни [104]всполошилась от сдавленных криков мужа и разбудила его, как и подобает благоверной супруге. Стивенсон побудке не обрадовался: Фэнни, оказывается, вырвала его из иной реальности (то была первая сцена превращения, фигурирующая в романе). Будучи человеком крепкого склада, Стивенсон сел за писание и, говорят, свой первый черновик повествования завершил через три дня.

В научном плане « Франкенштейн » обязан расцвету медицинских исследований, особенно интереса к процессам, происходящим в человеческом организме. Это в крайнем своем проявлении привело к « беркингу » – заказным убийствам с целью поставки трупов для анатомирования. В основе данного термина лежит имя Уильяма Берка. Мистер Берк вместе со своим сообщником Уильямом Хэйаром за один лишь 1882 год умертвили в окрестностях Эдинбурга шестнадцать человек, а трупы продали доктору Роберту Ноксу. Берка за его злодеяния повесили, а изобличившего его Хэйара помиловали (что с ним было дальше, история умалчивает). После казни Берка публично расчленили, а скелет выставили в анатомическом музее Эдинбургского университета медицины, где его можно видеть и поныне.

Роман же Стивенсона отталкивается от неодарвинистской теории дегенерации, суть которой состоит в том, что цивилизация содержит в себе семена собственного вырождения. Изучая двойственность человека, данная теория предполагает, что он, развившись из первобытного существа, удерживает в своем естестве буйные атавистические позывы и наклонности, ждущие некоего катализатора, дабы показаться на поверхность.

Таков был и принцип ранних работ по криминальной антропологии, в том числе воззрения итальянского психиатра Чезарио Амброзо. Сей ученый муж считал, что зачатки криминальности и безумия (с нравственной точки зрения) были свойственны человечеству еще на ранней стадии его развития.

Стивенсон делает реверанс в сторону эпистолярной традиции, используя для наживки читателю письма героев, однако в этом случае послания персонажей романа являются частью общего объемного нарратива. Наиболее убедительным при перечитывании « Доктора Джекила и мистера Хайда » мне показалось то, как плавно и постепенно в повествовании выходит на передний план природа отношений между Джекилом и Хайдом. Посыл произведения нам известен: ученый экспериментирует со снадобьем, чтобы высвободить темное, первобытное начало и отделить его от своей же возвышенной сущности:

«Если бы только, говорил я себе, их можно было расселить в отдельные тела, жизнь освободилась бы от всего, что делает ее невыносимой; дурной близнец пошел бы своим путем, свободный от высоких стремлений и угрызений совести добродетельного двойника, а тот мог бы спокойно и неуклонно идти своей благой стезей, творя добро согласно своим наклонностям и не опасаясь более позора и кары, которые прежде мог бы навлечь на него соседствовавший с ним носитель зла» [105].

Однако современный читатель при первом знакомстве с книгой будет иметь скорее поверхностное представление о том, что могло связывать Джекила с Хайдом, поскольку правда раскрывается лишь в «Исчерпывающем объяснении Генри Джекила», то есть в заключительной главе. Остальное дается нам какими-то сполохами, из разных мест и из уст различных свидетелей, каждый из которых способен предоставить лишь усеченную версию событий. Классическая медленная развязка.

В 1888 году Джекил и Хайд проникли на лондонскую сцену, а спектакли театра « Лицеум » совпали по времени с убийствами проституток в Уайтчепеле, совершенными между августом и ноябрем того года (пять приписывались пресловутому Джеку-потрошителю). Внезапно произведение Стивенсона обрело значимость, леденящую душу, а редакционная статья в «Пэлл-Мэлл газетт» трубила, что « в Уайтчепеле с ужасающей реалистичностью предстало живое воплощение мистера Хайда ».

И хотя изначально предполагалось, что человек, способный на преступления столь варварской жестокости, должен быть по природе груб и ущербен [106], « не стоит удивляться, если убийца в данном случае окажется не выходцем из трущоб », цинично иронизировала газета, через несколько дней выдав осторожный аргумент о том, что « Маркиз де Сад, умерший в доме умалишенных в возрасте семидесяти четырех лет… был вполне благопристойного вида господин, а потому вполне вероятно, что таковым может оказаться и уайтчепелский убийца ».

В общем, внешне респектабельный Генри Джекил, вмещавший в себе изувера Эдварда Хайда, сыграл с реальностью злую шутку – ведь в обществе уже укоренилась версия, что Джек-потрошитель мог быть благообразным джентльменом с изящными манерами. Это запустило целую индустрию спекуляций и подозрений насчет личности загадочного убийцы. Спектр персонажей удивительно варьировался – от хирурга королевы Виктории сэра Джона Ульямса (его обвинил аж в 2013 году некто претендующий на родство с последней жертвой Потрошителя, девицей Мэри Келли) до, пожалуй, наиболее эпатажно обвиненного – посмертно! – художника-эксцентрика Уолтера Сикерта (на него в 2001 году кивнула писательница Патрисия Корнуэлл, заявив, что от его полотен, дескать, веет порочностью). В подтверждение выдвинутой гипотезы она разорвала холст Сикерта, за что моментально было обвинена в «несусветной глупости». (Добавлю, что я тоже не особый почитатель Сикерта и не захотел бы иметь в своем распоряжении его живописные произведения. Да я бы их точно у себя в доме не повесил! Получается, единственный плюс из усилий Патрисии Корнуэлл – это то, что на свете одной картиной Сикерта стало меньше.)