Лора Перселл - Безмолвные компаньоны [litres]

– Он стоял прямо на верхней ступеньке.

– Боже правый, – у Сары затряслись губы – увядшие лепестки розы, готовые осыпаться. – Я и подумать не могла, миссис Бейнбридж. Вы знаете, вы же знаете, что я никогда не поставила бы Гетту в Большом холле? Она была в мансарде, я клянусь. Заперта в мансарде, и я не понимаю, как…

Сара оборвала себя на полуслове. Лицо ее исказилось, будто она пыталась совладать с нахлынувшими чувствами.

– А ведь все описано в дневнике. В дневнике Анны. Была убита лошадь – и это сразу после того, как она купила компаньонов. Я начинаю думать, что Анна… что, возможно, Анна все-таки была ведьмой. Она упоминает там, что пила какие-то зелья, чтобы зачать и выносить Гетту… Может быть, Гетта пытается предупредить нас о злой силе своей матери!

Элси прикрыла глаза. У нее болело все тело до последней клеточки. Она начинала мечтать о том, чтобы заснуть и никогда не просыпаться. Сон – это так просто, так безопасно.

– Сара, ты рассказывала об этом Джолиону? Или мистеру Андервуду?

– Да, – внезапно ее голос стал неприятно резким. – Я рассказала вашему брату и умоляла мистера Андервуда провести обряд экзорцизма. Они не поверили мне. Переговорили между собой и настояли, чтобы я обратилась к врачу.

– Что сказал врач?

– Он дал мне какое-то противное лекарство. Его больше заинтересовало и обеспокоило вот это, – Сара подняла свою руку, все еще перевязанную. – Кожа вокруг раны побелела и стала мягкой. Он считает, что туда попала инфекция.

Так это из-за инфекции Саре стали мерещиться странные вещи. Служители медицины всегда готовы найти «разумное» объяснение – но это объяснение никуда не годилось. У Элси инфекции не было, как не было ее у прислуги. Чем можно рационально объяснить то, что видели они ?

– Самое скверное, – Сара расплакалась, – что они хотят нас разлучить! Мистер Ливингстон хочет забрать вас в Лондон в конце месяца.

– Лондон? – Элси широко открыла глаза. Сейчас Лондон казался ей таким же далеким и недостижимым, как рай.

– Чтобы поправить здоровье. Он сказал, что смена обстановки будет для вас благотворна.

– А что же с вами?

Сара старалась удержать слезы.

– Джентльмены заявили, что у меня расшатаны нервы. Они сочли, что для меня поездка может оказать слишком возбуждающее действие, что мне лучше остаться здесь. Без вас.

Элси нахмурилась.

– Остаться? В этом доме?

– Я любила этот дом, считала, что в нем мне место. Пока… – Сара подняла на Элси умоляющий взгляд. – Я не знаю, что делать, миссис Бейнбридж. Вы уедете в Лондон, а я останусь здесь, одна, с… Что бы это ни было. Чем бы они ни были. Скажите же мне, как быть.

– Сожгите это. Гетту надо сжечь.

Сара колебалась.

– Как вы сожгли остальных?

– Да.

– Вы ведь сожгли их после того, как я унесла Гетту в дом?

– Разумеется.

Сара запустила пальцы себе в волосы, растрепав их и выпустив пряди из-под шпилек.

– Вы в этом совершенно уверены ?

– Ну конечно, я уверена! Рядом со мной стояли Питерс со служанками и смотрели.

– Боже мой.

– Что? Сара? Да в чем дело?

– Они вернулись, миссис Бейнбридж, – у Сары сорвался голос. – Все компаньоны снова в доме.

Никому, наверное, не доводилось пережить такой стыд, такое унижение, как нам. Я едва дышу от отчаянья, сознание неизгладимой вины гнетет мне душу.

Снова и снова в памяти возникают события того утра. Я помню общее потрясенное молчание. Помню, как придворные из беззаботных весельчаков на глазах превратились в суровых судей. Королева рыдала, а у меня лопалась голова от мысли, что я – причина этого поругания. Ее величество любила своего коня. Конечно, мы отдали ей мою кобылу… жалкая замена. По сравнению с утраченным красавцем чистых кровей эта выглядит, как лошадь бедняков. Быстро собравшись, они ускакали, окруженные усиленной стражей, а мы остались в Бридже одни. Одни, убитые сознанием своего провала.

Я же впала в двойную немилость. Не только перед королем, но и перед моим повелителем и супругом, любимым, светом сердца моего. Он не знал о моем предательстве – по крайней мере, о его причине. Вскоре после отъезда королевского двора он пришел ко мне и взял за руки. Когда он заглянул мне в лицо, я увидела, что его собственные черты так искажены страданием, словно каждая жилка дрожала от ужаса.

– Анна, ты должна сказать мне правду. – Я не могла вымолвить ни слова. – Понимаю, что мы никогда этого не касались в разговорах, но сейчас время настало. Мы должны знать.

Моя нечистая совесть сразу заставила подумать про Меррипена.

– Джосайя…

– Я знаю, ты всегда была ясновидящей. Ты чувствуешь, что случится, еще до того, как оно произойдет. Эти настои, что ты мне давала… Я думал, что это дар от Бога. Но… Скажи мне все начистоту.

– Сказать? Что?

Джосайя говорил с трудом, еле выплевывая слова.

– У тебя родилась дочь. Говорили, что это невозможно, что ты неспособна зачать и выносить еще дитя, но ты родила дочь. Я поднялся при дворе быстрее, чем любой другой человек моего положения. Дело было в травах? Или…?

Знаю, я залилась краской, отдавая себе отчет в своем проступке, понимая, что слишком близко подошла к пропасти греха.

– Как вы можете спрашивать меня о таком?

– Я понимаю, что ты никогда не совершила бы этого ужасного, этого чудовищного злодеяния на конюшне, – торопливо заговорил Джосайя. – Но не думаешь ли ты, что могла как-то случайно… – Он взглянул на мои бриллианты. Когда я сглотнула комок в горле, камни вспыхнули. – Не знаю, сам не знаю. Не может ли статься, что какая-то злая сила остановила на тебе свое внимание?

– Джосайя! – воскликнула я.

– Ответь мне, Анна. Потому что я видел мертвое животное и не могу поверить, что это дело рук человеческих.

Тогда я рассказала. Я поведала ему всю мучительную, неприглядную правду: о том, что нечистых духов навлекла на него глупость жены, но не коварство.

С той поры он не разговаривает со мной.

У меня нет сил заплакать. Его ненависти я не перенесу. Никакой огонь не мог бы жечь меня сильнее, чем то презрение, которое я испытываю к самой себе. Я сорвала с шеи сверкающие бриллианты из-за стыда при одной мысли, как много дал мне мой бедный Джосайя, как много он вложил в меня.

Теперь Джосайя заперт в Бридже, как в ссылке: после случившегося он не может показаться при дворе. Знакомцы не отвечают на его письма. Ему ничего не остается, кроме как метаться, как медведь по клетке, стрелять куропаток да затевать ссоры с деревенскими накануне сбора урожая. После всего, что произошло, они отказываются работать на нашей земле. Боятся, что нас прокляли цыгане.

Хвала небесам, слуги не следуют их примеру. Пока все они, кажется, предпочли остаться с нами и развлекаются пересудами и сплетнями, однако, по большому счету, я уверена только в Лиззи – что она останется с нами, что ей я могу доверять. Конечно, Лиззи тоже не вполне довольна – в каждом ее взгляде сквозит упрек за то, что я скрыла от нее историю с Меррипеном. Милая Лиззи, она никогда не смирится с тем, что я выросла и повзрослела. Ей невдомек, сколько тайн может хранить мое сердце, сердце изменницы.