Лора Перселл - Безмолвные компаньоны [litres]

В доме тихо, как в гробнице. Ни гостей, ни декораторов, нет даже моих сыновей – некому развеять уныние. Много лет назад мы отправили мальчиков в благородные дома, где они учились управлять обширным хозяйством. Сейчас они вернулись туда, но я сомневаюсь, что родственники Джосайи согласятся и дальше оказывать им гостеприимство. Быть связанными с нами – слишком большой риск.

Даже Гетта не служит мне утешением, как прежде. Сегодня я сидела в Большом холле, и у меня разрывалось сердце при виде того, как она снует между этими деревянными фигурами – будто не замечая, что все надежды нашего дома и семьи рухнули, обратились в дым.

Девять лет жизни я провела, радуясь каждой ее улыбке, но сегодня мне невыносимо видеть ее улыбающейся.

Так она часы напролет играла с размалеванными истуканами, а я, глядя на это, не могла сдержать потока злых мыслей. Мы были бы сегодня счастливы, думала я, если бы не она и не ее дружок-цыган. Я была бы приближена к самой королеве, но Гетта послужила причиной – единственной причиной – того, что теперь в Бридже никто больше не улыбается.

– Как ты можешь? – вырвалось у меня. – Как ты смеешь так улыбаться и приплясывать? Ты ведь знаешь, что произошло.

Гетта прислонилась головой к одному из компаньонов, будто беседовала с ним. Потом она возобновила свою игру.

Во мне вспыхнул гнев. Да простит меня Бог, я знаю, что была неправа, я знаю, она – просто ребенок. Но сдержаться было выше моих сил.

– Послушай меня! Ты что, не понимаешь, что все это значит для нас?

Она наверняка понимает. Но, судя по всему, не до конце осознает. Возможно, просто неспособна на это.

– Меррипен! – закричала я, теряя остатки терпения. – Все это сотворил с нами твой дружок Меррипен!

С лица Гетты исчезла улыбка – мгновенно, будто упал занавес.

– Он убил лошадь королевы, – сказала я, – за то, что мы прогнали его народ с выгона. И теперь из-за него твой отец очень несчастен.

Гетта взглянула на ближайшего к ней компаньона, потом снова на меня.

– Ты заставила меня нанять этого прохвоста, а он разрушил всё, он погубил нас навсегда!

Я не могла понять, что написано на ее лице. Гетта открыла рот, и на один безумный миг мне показалось, что она вот-вот заговорит. Потом она повернулась и побежала прочь.

Было слышно, как ее башмачки стучат по лестнице, быстро – как барабанит дождь, стремительно – как текли мои слезы. Я съежилась в кресле, проклиная себя.

Гетта – единственное живое существо, которое не испытывало ко мне презрения и ненависти. Но вот теперь я и ее оттолкнула от себя.

Где-то вдалеке гремит гром. Не знаю, долго ли я просидела здесь, оплакивая нашу участь, моля Бога дать мне силы жить дальше. Но гроза, видимо, успела приблизиться, потому что свет померк и холл погрузился в неясный, серо-желтый сумрак. Капли дождя бьют в стекло. На меня смотрит компаньонка-метельщица.

В ее издевательском взгляде сквозит насмешка, словно ей известны все мои самые сокровенные тайны.

Завтра же компаньонов отвезут назад, в лавку мистера Сэмюелса. Я распорядилась вернуть все его чудесные вещицы и диковины. Мне невыносимо видеть эти сокровища в доме. Я ненавижу их все, до последней безделушки.

Сегодня произошла очень странная вещь. Моя карета со слугами вернулась из Торбери Сент-Джуд, однако все ящики с вещами были привязаны, как прежде.

– В чем дело? – спросила я. – Я же велела вернуть все мистеру Сэмюелсу.

– Я знаю, – ответил Марк, наш слуга, – простите, госпожа, но только его там не было.

Я посмотрела на Джейн.

– О чем это он? Что же, мистер Сэмюелс отказался принять вещи?

– Нет, – нетвердым голосом отвечала она, недоуменно морща лоб. – Нет, не в том дело. Лавка – ее не оказалось на месте.

Возможно ли такое? Богатая лавка, с таким большим выбором товаров, продержалась всего месяц!

– Что? Дом стоит пустой?

– Нет, госпожа, – теперь голос Джейн звенел, в нем слышались подступающие слезы. – Его там не оказалось . Дома с той лавкой. Мы, наверное, раз десять проехали туда и обратно, но клянусь вам… Его словно и не было никогда.

Я только руками развела. Тупоголовая девица! В жизни я не слыхала ничего подобного. Лавки не могут просто так бесследно исчезать!

Думаю, Джейн больна, она определенно не в порядке – с тех пор, как они возвратились, ее бьет дрожь.

Придется мне самой разобраться в этом и все уладить. А до тех пор я обречена сносить присутствие этих проклятых компаньонов. По моему приказу лица их закрыли холстами, но я все равно чувствую, что они там. Будто знают, что случилось. Будто наше несчастье их забавляет.

– Мои бриллианты. Где мои бриллианты? – Элси рылась в шкатулке с драгоценностями, раскидывая ожерелья и жемчуг по туалетному столику.

– Элси, – в голосе Джолиона звучала усталость. Он опирался на столбик балдахина. – Перестань. Тебе нужен отдых.

– Но я не могу найти бриллианты.

– Они найдутся.

– Руперт хотел подарить их мне, – движения Элси становились все поспешнее. Она лишилась Руперта. Она лишилась ребенка. Не может же она теперь потерять еще и бриллианты.

– Элси.

– Я не истеричка, Джо, мне не мерещится. Руперт тоже слышал тот звук. Он написал мне письмо, но я не могу… – она лихорадочно перебирала вещи на столике. Никто не прибирался на нем за все время ее болезни. Поверхность была покрыта толстым слоем серой пыли. – Сейчас я не могу его отыскать.

– Тебе необходимо успокоиться. Это говоришь не ты. Ты очень, очень больна.

Больна . До смешного неподходящее слово.

– Это не нервное расстройство. У меня деревянные щепки внутри! И притом Сара видела компаньонов, – шептала Элси. – Она тоже их видела.

– До чего это не похоже на тебя, Элси. Прежде ты никогда не была неврастеничкой.

– Так почему бы тебе не поверить мне, хотя бы из жалости?

Неожиданно Элси разразилась слезами.

Джолион подсел к туалетному столику, положил руку на плечо Элси, и она почувствовала знакомый аромат лаврового листа и лайма. Его пальцы чуть подрагивали. Конечно, он не привык видеть, чтобы сестра плакала. Все эти годы она умело скрывала от него свое горе, отчаяние, старалась быть собранной и сильной. Но сейчас печать спала, внутри разверзлись хляби, и она не в силах была снова запечатать их.

– То, во что ты просишь меня поверить, дорогая… Это просто невозможно принять. Ты ведь и сама это понимаешь, правда?

Все в нем было правильно и хорошо. Его отутюженный костюм, шейный платок, до блеска начищенные туфли – все это громко заявляло о принадлежности Джолиона к миру порядка, здравого смысла, чисел, деловых операций. Он не представлял, что это такое – оставаться здесь и вариться в котле темного, не имеющего имени ужаса.