Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

— Я знаю тебя! Ты Барлоу! — выкрикнул Марк в темноту.

И побежал.

Когда он достиг входной двери, страх настолько овладел всем его существом, что, если бы дверь оказалась запертой, он пробил бы в ней дыру, как вырезанный на бумаге силуэт.

Он выбежал из дома (совсем как когда-то маленький Бен Мейрс) и помчался по Брукс-роуд в направлении города и весьма сомнительного спасения. Разве после всего вампир не погонится за ним?

Свернув с дороги, он пробежал через лес, пересек Таггарт-стрим, пробрался через валежник на другой стороне и ворвался на свой собственный двор.

Он вошел через дверь кухни и заглянул в комнату, где сидела его мать с ясно читающимся на лице беспокойством, держа в руке телефонную трубку.

Она увидела его, и по лицу прошла волна облегчения.

— …да, вот он…

Положив трубку на рычаг, она повернулась к нему. Он увидел, что она плакала.

— О, Марк… Где ты был?

— Он дома? — спросил отец из кабинета. Лицо его, хоть и невидимое, явственно нахмурилось.

— Где ты был? — она тряхнула его за плечи.

— А, — сказал он заплетающимся языком, — Упал, когда спешил домой.

Она не смогла ничего сказать. Особенность детства в том, что фантазия и реальность в нем не имеют четкой границы. Умный ребенок знает это и использует в нужных обстоятельствах.

— Я не знал, сколько времени, — добавил он.

Тут вышел отец.

Ночь перед рассветом.

Царапанье в окно.

Он мгновенно проснулся, не тратя времени на воспоминание. Сон и явь были поразительно похожи.

За стеклом в темноте — бледное лицо Сьюзен.

— Марк… впусти меня.

Он встал. Пол под босыми ногами был холодным. Он дрожал.

— Уходи, — сказал он. Он видел, что на ней надеты та же блузка, те же тапочки. Интересно, Волнуются ли ее родители? — подумал он. — Позвонили ли они в полицию?

— Это не так уж плохо, Марк, — сказала она, и глаза ее мерцали, как тусклый обсидиан. Она улыбнулась, обнажая острые, блестящие зубы. — Это прекрасно. Впусти, и я тебе покажу. Я тебя поцелую, Марк, как твоя мама никогда не целовала.

— Уходи, — повторил он.

— Рано или поздно один из нас поймает тебя, — сказала она. — Нас все больше. Впусти, Марк. Я… я проголодалась, — она попыталась улыбнуться, но улыбка превратилась в кошмарную гримасу, заставившую его содрогнуться.

Он поднял крест и прижал его к стеклу.

Она зашипела и отпрянула. Какое-то время ее силуэт еще висел в воздухе, туманясь и угасая, потом исчез. Но перед этим он успел увидеть (или ему показалось) выражение боли и страдания на ее лице.

Все опять стихло.

«Нас все больше».

Он подумал о родителях, которые мирно спали.

Кто-то знает об этом, говорила она… или подозревает.

Кто?

Писатель, конечно. Мейрс. Тот, что живет у Евы. Писатели много знают. Он найдет его. Прежде, чем она…

Он замер.

«Если она его уже не нашла».

Тем же воскресным вечером отец Каллагэн нерешительно зашел в больничную палату Мэтта Берка. Стол и сама кровать были завалены книгами; некоторые из них запылились и пожелтели. Мэтт позвонил Лоретте Стерчер и, хотя библиотека по воскресеньям была действительно закрыта, для него она сделала исключение. Она появилась у него во главе процессии трех санитаров, нагруженных книгами, но ушла недовольной, поскольку он отказался ответить на вопрос о причинах столь странного интереса.

Отец Каллагэн с любопытством разглядывал учителя. Он выглядел больным, но не таким слабым и угнетенным, как большинство людей в подобной ситуации. Каллагэн знал, что обычно первой реакцией на рак, сердечный приступ или утрату какого-нибудь важного органа бывает обида и разочарование. Люди удивляются, обнаружив, что такой казавшийся близким друг, как собственное тело, отказывается им помогать. Логическое следствие — не заботиться больше о таком вероломном друге. Люди отказываются говорить с ним, выслушивать его просьбы и следовать его рекомендациям. Наконец приходит ужасная в своей простоте мысль, что тело, быть может, вовсе не друг, а коварный враг, агент какой-то внешней силы, желающей вашего уничтожения.

Однажды, порядком выпив, Каллагэн даже засел за статью на эту тему для «Католического журнала». Он проиллюстрировал ее замечательным рисунком, где был изображен мозг, стоящий на карнизе небоскреба под названием «Человеческое тело». Здание охватывало пламя (на котором была надпись «рак», хотя ее можно было с успехом заменить дюжиной других). Подпись гласила: «слишком высоко». Протрезвев наутро, он разорвал написанное, а картинку сжег. Ей не было места в католической доктрине, по которой к вам в самый критический момент обязательно прилетит вертолет под названием «Христос» и спустит лестницу. Но он видел на практике правоту своих выводов — депрессию, переживаемую многими больными. Симптомами являлись тусклые глаза, тяжкие вздохи, а иногда и слезы при виде священника, этого черного ворона, прилетающего к больным и умирающим, чтобы напомнить им о присутствии смерти.

У Мэтта Берка эти симптомы отсутствовали. Он протянул руку, и, пожимая ее, отец Каллагэн удивился ее крепости.

— Рад вас видеть, отец Каллагэн.

— Я тоже. Хорошие учителя, как мудрые женщины, поистине бесценны.

— Даже такие старые агностики, как я?

— Особенно такие, — сказал Каллагэн, улыбаясь. — Я застал вас в момент слабости. Я всегда говорил, что в больницах мало атеистов, а в реанимации совсем нет агностиков.

— Ничего, скоро я отсюда выйду.

— Ну-ну. Я надеюсь еще, что вы придете ко мне на исповедь.

— Что ж, — сказал Мэтт, — это не так уж невероятно, как можно подумать.

Отец Каллагэн сел на стул, упершись коленями в изголовье кровати. Стопка книг обрушилась на него. Прежде чем опять сложить их, он прочитал заглавия.

«Дракула». «Гость Дракулы». «Поиски Дракулы». «Золотая ветвь». «Естественная история вампиров» — естественная? «Венгерские народные сказки». «Монстры тьмы». «Монстры в реальной жизни». «Дюссельдорфский монстр Петер Куртен». И… он сдул с последней обложки толстый слой пыли, обнажив фигуру, хищно склонившуюся над спящей девицей. «Вампир Уорни или Кровавое пиршество». Ничего себе, подходящее чтение для пациента с сердечным приступом!

Мэтт улыбнулся.

— Когда-то я делал сообщение по бедному старому Уорни в университете. Профессор был шокирован. Его представления о фантазии простирались от «Беовульфа» всего лишь до «Писем Баламута». Мне в письменном виде велели сменить круг интересов.

— Случай Петера Куртена довольно интересен, — заметил отец Каллагэн.

— Вы слышали эту историю?

— Да. Я интересовался такими вещами в духовном училище. Я всегда считал, что для того, чтобы стать хорошим священником, нужно заглянуть в бездны человеческой души, как и на ее вершины. Конечно, просветленным зрением. Куртен, кажется, еще мальчиком утопил двух своих приятелей, когда они катались в лодке.