Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

Это тоже было важно — не смотреть в окна.

Не имело значение, какие там раздавались крики, неведомое было не самым страшным. Страшнее было заглянуть в лицо Медузы Горгоны.

Шум вторгся в его сон, как нож в твердое дерево; медленно, волокно за волокном. Сперва Реджи Сойер подумал, что он спит и видит во сне, как они с отцом в 60-м сколачивали сарай.

Но постепенно он осознал, что он не спит, а звук раздается снаружи. Стряхнув с себя дремоту, он встал и поплелся к передней двери, где кто-то с регулярностью метронома стучал по дереву кулаком.

Он взглянул на Бонни, которая свернулась под одеялом. На часах было 4.15.

Он прикрыл за собой дверь и включил свет в холле. Перед входной дверью он остановился. Что-то здесь было не так. Никто не станет стучать в дверь в 4.15. Если в семье что-нибудь случилось, они позвонили бы по телефону.

В 68-м он семь месяцев прослужил во Вьетнаме. Это был очень тяжелый год для американцев, и он немало повидал. Тогда он просыпался мгновенно; вот ты спишь, как камень, а через минуту уже вскакиваешь в полной темноте. Эта привычка у него исчезла вскоре после возвращения, и он даже гордился этим. Он же не машина — нажми кнопку, и Реджи вскочит, нажми другую, и Реджи убьет парочку желтых.

Но теперь снова сон мгновенно сполз с него, как змеиная кожа, и он стоял перед дверью в полном порядке.

А может, это парень Брайентов? Напился и пришел качать права. Умереть за Прекрасную даму.

Он вернулся в комнату и потянулся к ружью, висящему над камином. Света он не зажигал. Снял винтовку, которая тускло блеснула в свете, проникающем из холла, и опять подошел к двери. Стук продолжался.

— Эй, заходи, — позвал Реджи.

Долгая пауза. Потом ручка повернулась и сделала полный оборот. За открывшейся дверью стоял Кори Брайент.

Реджи почувствовал, как его сердце гулко ухнуло куда-то вниз. Брайент был в той же одежде, что и в ту ночь, когда Реджи выкинул его из дома, только теперь она была рваной и грязной. К рубашке пристали сухие листья. Полоса грязи на лбу подчеркивала его мертвенную бледность.

— Стой, где стоишь, — . предупредил Реджи, поднимая винтовку и щелкая затвором.

Но Кори двинулся вперед, уставившись на Реджи глазами, в которых была пустота и еще что-то, хуже ненависти. Язык его жадно облизывал губы. Его башмаки, измазанные раскисшей грязью, оставляли на полу бурые следы. В его шагах было что-то непреклонное, не оставляющее надежды. Не было, казалось, того, что могло бы его остановить.

— Еще два шага, и я вышибу твои дурные мозги, — сказал Реджи пересохшим ртом. Этот парень был не пьян.

Он сошел с ума. Вдруг Реджи окончательно понял, что придется стрелять.

— Стой, — повторил он, но уже без всякой надежды. Кори Брайент не останавливается. Глаза его жадно пожирали лицо Реджи. Башмаки шлепали по полу.

Тут сзади закричала Бонни.

— Ступай в спальню, — сказал Реджи и отступил. Брайент теперь был всего в двух шагах от него. Белая рука потянулась к винтовке.

Реджи нажал на курок.

Выстрел прозвучал в тесном коридоре, как удар грома. Из обеих стволов вылетели яркие вспышки. Запах пороха заполонил воздух. Бонни закричала опять, еще пронзительнее. Рубашка Кори лопнула и почернела там, куда попали пули. Но открывшаяся за ней мертвая рыбья белизна его груди осталась невредимой. Оцепеневшему Реджи показалось, что его плоть вовсе не была реальной плотью, а чем-то вроде газового облака.

Потом винтовка выпала из его рук. Неведомая сила отшвырнула его к стене, и он сполз вниз на ватных ногах. Брайент прошел мимо него к Бонни. Она смотрела на него, и Реджи мог видеть в ее глазах теплоту.

Кори обернулся и ухмыльнулся Реджи. Такой широкой, зловещей улыбкой улыбаются коровьи черепа в пустыне. Бонни протянула к нему руки. Они дрожали. Страх на ее лице сменился вожделением.

— Любимый, — сказала она.

Реджи закричал.

— Эй, — сказал водитель автобуса. — Хартфорд.

Каллагэн посмотрел в окно на странный пейзаж, кажущийся еще более странным в неверных первых лучах солнца. В Лоте они уже прячутся в свои дыры.

— Да, я знаю, — сказал он.

— Остановка двадцать минут. Не хотите ли перекусить?

Каллагэн достал забинтованной рукой кошелек из кармана, едва не уронив его. Странно, но обожженная рука уже почти не болела. Но лучше бы болела. Боль была чем-то реальным. Во рту у него оставался вкус смерти, приторный, похожий на гнилое яблоко. И это все? Да. Но этого было достаточно.

Он отсчитал двадцать долларов.

— У вас не найдется бутылки?

— Мистер, правила…

— Я добавлю. Пинты мне хватит.

— Мистер, я не хочу, чтобы меня оштрафовали. Через два часа будем в Нью-Йорке, и там вы найдете все, что захотите.

Ты ошибаешься, приятель, подумал Каллагэн. Он опять заглянул в кошелек. Десятка, две пятерки и еще доллар. Он добавил к двадцати еще десять и протянул водителю.

— Пинты хватит, — сказал он. — Сдачи не надо.

Водитель перевел взгляд с денег на его запавшие, темные глаза, и в какой-то жуткий момент ему показалось, что он говорит с ожившим черепом, забывшим, что такое улыбка.

— Тридцать долларов за пинту? Мистер, вы спятили, — но он взял бумажки, пошел к кабине, потом вернулся. Деньги испарились. — Но не выдавайте в случае чего.

Каллагэн кивнул, нетерпеливо, как маленький мальчик.

Водитель посмотрел на него еще немного и отошел.

Какая-нибудь дешевка, подумал Каллагэн. Обожжет язык и огнем вольется в горло. Что-нибудь, что отобьет этот сладковатый вкус… или хотя бы заглушит его, пока он не доберется до места, где можно будет напиться вволю. Пить, пить, пить…

Тут он заплакал. Слез не было. Он чувствовал себя совершенно высохшим. Опустошенным. Только этот вкус.

«Ну скорее водитель».

Он выглянул в окно. На улице сидел мальчишка, опустив голову на руки. Каллагэн смотрел на него, пока автобус не тронулся, но тот так и не пошевелился.

Бен почувствовал чью-то руку на плече и мгновенно проснулся. Рядом послышался голос Марка:

— Доброе утро.

Он открыл глаза, дважды моргнул и выглянул в окно. Рассвет медленно проглядывал сквозь осенний дождик. Деревья окружающие больничный корпус с севера, уже почти совсем облетели, и черные ветки выделялись на сером небе, как громадные буквы неизвестного алфавита. Дорога 30, уходящая на восток, блестела, как тюлений мех, и едущие по ней машины еще не выключали фар.

Бен встал и осмотрелся вокруг. Мэтт спал, его грудь вздымалась и опускалась ровно, но с натугой. Джимми тоже спал, на одном из стульев. На его щеках выросла щетина, и Бен потрогал собственное лицо. Оно было колючим.

— Пора выходить, да? — спросил Марк.

Бен кивнул. Он подумал о предстоящем дне и о новых предстоящих ужасах и отогнал эти мысли. Единственный способ пройти через это — поменьше думать. Он посмотрел в лицо мальчика, и его встревожило застывшее выражение. Он потряс Джимми за плечо.